Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века

Старец, не гневай меня! Разумею и сам я, что должно
Сына тебе возвратить. От Зевеса. мне весть приносила
Матерь моя среброногая, нифма морская Фетида.
............................................................................................
Или страшись, да тебя, невзирая, что ты и молитель,
В куще моей я не брошу и Зевсов завет не нарушу[122]

.

Затем, прежде чем показать Приаму обезображенного сына, Ахилл приказывает омыть и убрать Гектора; он собственноручно кладет тело на повозку:

Он опасался, чтоб гневом не вспыхнул отец огорченный,
Сына узрев, и чтоб сам он тогда не подвигнулся духом
Старца убить или нарушить священные Зевса заветы.

Такая дальновидность достойна восхищения. Человек суровый, горячий, легко поддающийся гневу, не лицемерит, а всеми силами остерегается того, что может раздражить его, и стремится предусмотреть на возможно большее время все обстоятельства, чтобы не стать рабом страсти. Это следует усвоить и тому, кто любит выпить, и тому, кто предается любви. Например, Агесилай не позволил, чтобы пришедший к нему красавец-мальчик поцеловал его, а Кир не осмелился увидеть Панфею[123]. А между тем люди невоспитанные выискивают средства, разжигающие страсть, и потворствуют этим самым своей невоздержанности я дурным наклонностям. И Одиссей, поняв из слов Телемаха, что тот настроен по отношению к женихам враждебно и нетерпимо, не только сам воздерживается от гнева, но еще и сыну приказывает быть спокойным и сдержанным:

...Когда там ругаться
Станут они надо мною в жилище моем, не давай ты
Милому сердцу свободы, и чтоб б ни терпел я, хотя бы
За ногу вытащен был из палаты и выброшен в двери,
Или хотя бы в меня чем швырнули — ты будь равнодушен[124]

.

С людьми, склонными к порывам и способными на безрассудство, поступают так же, как с конями, которых взнуздывают не во время бега, а перед состязаниями. Таких людей предупреждают о последствиях и разумными доводами охлаждают их пыл, а затем уже пускают на борьбу.

Следует вникать даже, в смысл отдельных слов, но при этом надо отвергнуть игру Клеанфа[125]. А он действительно шутит, делая вид при этом, что толкует такие выражения, как-

Мощный Зевс, обладающий с Иды

Или:

Зевс, повелитель Додоны[126]

.

Клеанф приказывает читать второе как одно слово, потому что (будто бы он так думает) воздух, поднимающийся от земли, и есть 'αναδωδωναΐος. И Хрисипп часто занимается чепухой. Правда, он не шутит, но неубедительно предается пустословию, превращая "далеко зрящего Кронида"[127] в ловкого собеседника, все побеждающего силой своей речи. А лучше, предоставив все это грамматикам, обращать больше внимания на то, в чем содержится полезное и убедительное:

Сердце мне то запретит: научился быть я бесстрашным.

Или:

...доколе дышал, приветен со всеми
Быть он умел...[128]

Ведь тот, кто показывает, что храбрость есть наука, и кто считает, что знание вместе с разумом порождает в нас дружелюбное отношение к людям, учит нас не пренебрегать собой. Мы должны познавать прекрасное и внимательно относиться к тем, кто нас убеждает, что неумение держать себя и трусость есть не что иное как недостаток знаний и невежественность.

К этому очень подходит то, что Гомер говорит о Зевсе и Посейдоне:

Оба они и единая кровь и единое племя;
Зевс лишь Кронион и прежде родился и более ведал[129]

.

Ведь поэт показывает здесь разум как божественное и царящее надо всем начало, в котором он видит величайшее превосходство Зевса, считая, что другие добродетели подчинены разуму.

Следует также учить юношу прислушиваться и к таким словам:

Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим.

Или:

Что, Антилох, ты сделал, всегда рассудительным слывший?
Славу мою помрачил и коней у меня ты расстроил.

Или: