Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков

Высокомощный Господь, соделавший тварей вселенной,
Тех, коих кормят моря, воздух небес и земля,
С честью премногой тогда приумножить изволил баранов[498]
И среди блеющих стад им воеводство вручил.
Тут же их добрый Творец одел шерстоносным покровом,
В жирный мясистый пеплон крепко укутал их он.
Вооружил он им лбы искривленным загнутым рогом,
Чтобы сражаться могли и с рогоносным врагом.
В обе ноздри вложил им Бог горделивую силу,
¹⁰

Даром сопенья большим облагодетельствовал.Эти святые рога простоты преисполнены кроткой:
Благочестивы они, яд смертоносный им чужд.
Думаю я, оттого и любовь во всех зародилась
К мясу обильному их, к тучному чреву любовь.
Я поклянусь пятерней (и в том не солгу я нимало):
Сам я их очень люблю, и обожаю, и чту.
Этой священной любви не потопят летейские волны:
Всею душой я твержу то, что уста говорят.
Эти мои стишки приветствуют, славят баранов,
²⁰ А что не лживы они, знаешь ты, Отче благий.
Сам от своих ты щедрот нам, черным, пожаловал черных[499]
Ныне баранов, а то часто и белых дарил.

Слушай же: тот, кто из них красивейшим был и жирнейшим,

Вот каковою, увы, смертью жестокой погиб.
Высокодоблестных стад гораздо славнейший блюститель,
Не был он равен ни с кем, даже ни с кем не сравним.
Твердостью крепких рогов и их добродушною мощью
Он превзошел без труда всех рогоносных стада.
Он белоснежным руном и белым прославился зраком,
³⁰ Неустрашимым в бою он победителем слыл.
Любит небесный Овен его любовью безгрешной,
И соправителем взять в царство свое возмечтал.
Любит Луцина его многомощная, думая сделать
В небе горящей звездой светлого ради руна[500].
Рада она, говорят, любоваться белою шерстью —
Пан, Аркадии бог, шерстью ее обольстил[501].
Люб он, конечно, и мне, ибо сердце мое не из рога —
Кто не полюбит его, кто, кроме разве глупца?
Вы ж по своей доброте, никому не дающей отказа,
⁴⁰ Благоволили отдать это сокровище мне.
Но Фортуна, всегда враждебная нашим утехам,
С Титиром[502] скоро меня, бедная, вновь развела.

Вор объявился у нас, из негодных сынов Голиафа,

На эфиопа похож, Каку подобный злодей.
Страшен с виду он был и черен зловредным обличьем,
Груб в поступках своих, столько же груб и в речах.
Взял тебя, добрый баран, и повлек нечестивою дланью:
Через терновник, увы, бедного он протащил.
Кроток был ты вельми и очень спокоен душою,
⁵⁰ Быстро несясь по полям, о злополучный баран.
Хищная стая собак рассмотрела, что вором бегущим
Великодушный сей был вождь рогоносный влеком;
Тотчас отважный отряд несется большими прыжками,
Шум превеликий возник, и суматоха, и гам.
Жадные пасти раскрыв, бегут за покражей и вором:
Лаем наполнился лес, в роще зеленой — содом.
Что же тянуть мне рассказ? Изловлен баран мой тишайший,
Вор же, спасаясь во тьме, мчится быстрее, чем Нот.
Брошен один средь собак, баран неустанно сражался,
⁶⁰ Грозным рогом своим множество ран нанося.
Псы в изумленье стоят, побежденные зверем двурогим,
Думая, что пред собой видят свирепого льва.
Все они против него собачьими глотками лают;
Он же, великий, вещал благочестивейшим ртом:
«Что это ныне за гнев обуял ваше сердце?» — сказал он,
Знайте: Хартгария я преосвященного раб.
Не злонамеренный тать и не оный лукавый воришка,
Нет, я — смиренный баран, стада державнейший вождь.
Если задумали вы поразить врага и тирана —
⁷⁰ Вор недалеко ушел: вместе захватим его.
Если же хриплый ваш лай и эта свирепая ярость
Думает мне угрожать, кроткому, грозной войной, —
То головою своей, прегордыми сими рогами
И челом я клянусь: дам я достойный отпор».
Речью подобною вмиг смягчил он звериные души:
Мир водворился средь псов, и отступили они.
Но среди них был один, как лаятель оный Анубис[503],
Коему Тартара пес, Цербер прадедушкой был.
Глоткой тройною привык он пугать медведей неуклюжих,
⁸⁰ Робких оленей гонять, деду подобен во всем.
Сей, увидавши, что мир снизошел на свирепое племя,
Челюстью заскрежетал и ощетинился весь.
«Как, — возгласил он, — овца под личиною лживого мира
Вас провела, как лиса, сыпя хитро словеса?
Это и есть тот вор или вора сподвижник зловредный, —
Вот почему под листвой оба укрыться хотят.
Я присягаю, что он — причина всему злодеянью,
Он, что речами нам — мир, рогом — угрозу несет».
Тут лжеречивого в пасть, потрясши во гневе рогами,
⁹⁰ Мощный баран поразил, двое зубов поломал.
Равным же образом лбом чело сокрушил он собачье;
Быть бы победе за ним, если б не вздумал бежать...
Мчится, главу очертя, покинув врага, победитель,
Он опрометью бежал, улепетнув в простоте.
В тернии он на бегу попадает, в колючий кустарник;
В этих шершавых кустах благочестивый застрял.
С тыла немедля насел на несчастного Цербер проклятый,
И окровавленным ртом страшную рану нанес.
Вот бездыханный баран упадает (о вид небывалый!),
¹⁰⁰ Вкруг орошая шипы кровью багряной своей.
Слышно рыдание нимф, и воплем леса огласились:
Стонами блеющих стад встречена весть о беде.
О белоснежном и ты, Луцина двурогая, плачешь,
И справедливо скорбишь; в небе ж рыдает Овен.
Чем он конец заслужил, бесхитростный, праведный, скромный?
Вакха даров не вкушал, не пил сикера вовек;
Не совратили его с пути ни безмерное пьянство,
Ни пиры королей, ни возлиянья вельмож.
Пищей служила ему обычной трава луговая;
¹¹⁰ Мозель водою своей жажду его утолял.
Также пурпурных одежд не желал он душой ненасытной:
Был он доволен вполне платьем своим шерстяным.
Он на лихом бегуне не скакал по отрадным дубравам:
Силою собственных ног скромно он путь совершал.
Не был он лживым в речах, никогда не грешил суесловьем:
Знал лишь «ба-а и бе-э», пару мистических слов.
Древле за грешных вины высокопрестольнейший Агнец,
Бога единого сын, злую кончину вкусил:
Так же, о добрый баран, растерзан безбожными псами,
¹²⁰ Вместо грабителя ты смертный свой путь совершил.
За Исаака овен священный убит был когда-то:
Так за несчастного ты жертвой угодною пал.
О, прещедрая власть и кроткая благость Господня!
Он не хочет людей смертью позорной губить.
Божья десница с небес защитила негодного татя
Так же, как некогда Бог вору помог на кресте.
Благодари же Его, вор злобный, противный, коварный,
И, псалмопевцем тверди, жалкий святые слова[504]:
«Днесь вознесла на Олимп меня десница Господня,
¹³⁰ Но не умру, буду жить, Божьи дела возвещать.
Строго меня покарал, наказуя, Господь благосклонный,
Смерти ж не предал меня и от убийцы упас».

Эпитафия

Добрый баран мой, прости, славный вождь белоснежного стада:

Нынче лежишь ты, увы, мертвый в саду у меня.
Может быть, друже, тебя ожидает горячая баня:
Гостеприимство само нас побуждает к тому.
Преданный сердцем, я сам приготовлю тебе омовенье
Для рогоносной главы, да и для ножек твоих[505].
Был ты мне дорог, поверь, и мать, и вдова твоя тоже;
¹⁴⁰ Также и братьев твоих буду я вечно любить.
Прости.