Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Смещение литературной манеры и сочетание разнохарактерных жанровых черт отчетливо выступает в агиографической литературе IX–X вв. Этот род литературного творчества, составлявший в первые века существования империи одну из самых специфических сторон нарождающейся христианской культуры, уходящий корнями в фольклорное творчество первых христиан, а затем в VII–VIII вв. подвергшийся сложному процессу дробления на произведения, различные по степени доступности широким слоям византийского общества, в данный период приобретает ряд новых особенностей. Это, безусловно, связано с окончанием иконоборческих дискуссий, которое приостановило и сакрализацию литературы. В X в. с его подъемом общего образования уже невозможны были наивные, полные непосредственного религиозного чувства произведения вроде монашеских новелл Палладия или Иоанна Мосха. Возрастающая начитанность в классической литературе предъявляла уже иные требования к форме, а особенно к языку литературных произведений.

Деятельность Симеона Метафраста принесла X веку репутацию «золотого века житийной литературы». Симеон Метафраст, получивший прекрасное литературное и риторическое образование, занимал видное место при дворе трех императоров — Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия и Василия II Болгаробойцы. Жизнь Симеона совпала (X в.) с упомянутым расцветом энциклопедистских и коллекционерских тенденций в византийской культуре. И Симеон отдал дань этим веяниям — он собрал и литературно обработал несколько сотен житийных сюжетов. Его деятельность была высоко оценена уже самими византийцами, жившими лишь сотню лет спустя. Пселл (XI в.) утверждал, что существовавшая до Метафраста житийная литература вызывала к себе чуть ли не отвращение образованных людей империи из–за необработанности стиля и нестройности композиции. Тот же Пселл сообщает, что Метафраст следовал принципу максимальной осторожности в сюжетных изменениях и максимальной близости к оригиналу. В ряде случаев, где утеряны первоначальные, «дометафрастовские» редакции житий, проверить это не представляется возможным: очевиден лишь факт создания на материале древних сюжетов агиографической литературы произведений более сложных и тонких по стилистической обработке.

Но временами в переделках Симеона проступает и другое направление — придание беллетристичности в собственном смысле слова, стремление автора заставить читателя воспринять идейный план произведения посредством художественных образов. Подобными целями, возможно, и объясняются такие случаи, как, например, уничтожение собственно богословского вступления к «Житию Галактиона и Эпистимии» (видимо, случай не единичный).

Герои Метафраста живут в различные эпохи, и описанные им события обладают различной степенью исторической достоверности: здесь и персонажи раннего христианства — апостолы и евангелисты, и реально существовавший Иоанн Златоуст, или человек сложного жизненного пути авва Иоанникий, убежденный иконоборец, а затем поборник ортодоксии, окончивший свою жизнь настоятелем одного из бесчисленных монастырей в Вифинии.

Наиболее интересна группа житий, сохраняющих преемственность с античной или раннехристианской литературой. Так, например, первые главы «Жития Галактиона и Эпистимии» написаны по мотивам романа Ахилла Татия о Левкиппе и Клитофонте. Оба героя — язычники, обратившиеся в христианство. Еще более совершенен их сын — Галактион, святой подвижник, связанный узами аскетического брака с Эпистимией, над которой он сам совершил обряд крещения. Как и в романе Ахилла Татия, в житии доминирует тема верности: Эпистимия остается верной Галактиону до последнего часа и добровольно вместе с ним принимает мученичество. Описание мученичества в конце жития и есть самый патетический момент в повествовании. Здесь автор прибегает к общему приему житийной литературы; происходит чудо: жестокость мучителей навлекает на себя возмездие свыше, — ослепшие воины принимают христианство. Если в древнерусском житии того же сюжета, переведенном с утраченного греческого оригинала, определенно названо имя преследователя — Диоклетиан, как наиболее ревностный противник христианской религии, — то у Метафраста мы находим вневременное, обобщенное сказание. С художественной точки зрения обращают на себя внимание два видения Эпистимии, одно после крещения, другое перед мученичеством. Обе картины явно перекликаются с установившейся уже к этому времени византийской иконографической традицией: «хоры поющих людей» в темных одеждах, образы женщин с огненными крыльями, а во втором видении мужская и женская фигуры «с царскими венцами на головах», как бы идущие по дворцовым покоям, даже у современного читателя вызовут ассоциации с сохранившимися образцами византийской иконописи.