Памятное. Книга вторая

Встретились мы с гостем Америки и к концу его пребывания в Штатах. Он признавался:

— Я очень устал. Видимо, этим и объясняется тот факт, что в присутствии нескольких сот человек я допустил резкость в отношении переводчика.

И добавил:

— Мне очень неловко.

А случилось вот что. Национальный совет американо-советской дружбы в одном из больших отелей города дал в честь гостей обед. На него пригласили и меня. За столом экспромтом выступил Эренбург. Его речь, естественно, переводилась на английский язык. Переводчик — американец — очень старался, но в один из моментов допустил некоторую неточность. Заметили ее американцы, знавшие русский язык, и, конечно, мы — советские люди. Эренбург, когда ему об этом сказали, выразил недовольство и сделал переводчику «реприманд».

Во время той заключительной на американской земле встречи с Эренбургом я заметил:

— Да, возможно, не стоило так делать. Переводчик ведь большой друг Советского Союза. Но ничего страшного не произошло.

Видно было, что Илья Григорьевич переживал. Я старался его, как мог, успокоить.

Еще одно примечательное мероприятие организовали американцы. 29 мая 1946 года в крупнейшем зале Нью-Йорка — Мэдисон сквер гарден состоялся митинг в честь советских гостей. Председательствовал на нем председатель Национального совета американо-советской дружбы Корлисс Ламонт, а выступали я, как посол, Эренбург, Симонов и Галактионов — пишу в той последовательности, в которой нам предоставляли слово. Митинг прошел с огромным успехом.

Должен определенно сказать, что поездка Эренбурга, Симонова и Галактионова по США оставила у американцев самое хорошее впечатление. После их отъезда нам говорили:

— Почаще бы Москва посылала для встреч с американцами таких людей.

Не берусь судить о достоинствах и недостатках художественных произведений Ильи Эренбурга. Правда, с одним из них в то время я ознакомился с большим интересом. Через советское посольство в Вашингтоне пересылали из Москвы его рукопись романа «Падение Парижа» для издания в США. Вот этот отпечатанный на машинке текст мне и довелось прочитать.

Выдающийся артист

Несколько раз в жизни я общался с народным артистом СССР Николаем Константиновичем Черкасовым, выдающимся и талантливым актером. Эти встречи создали в моем представлении образ умного, одаренного, обаятельного человека театральной сцены.

Принято утверждать, что если артист обладает определенными профессиональными чертами и навыками, то он может сыграть любую роль: и героя-любовника, и простоватого дворника, а если предложат, то и самого Эйнштейна. Я не убежден, что такая точка зрения правильна. Недаром в мире театра имеется такое понятие, как амплуа.

Так вот с точки зрения амплуа Черкасова можно считать прежде всего актером героических ролей. Можно вспомнить его роли в кино — Ивана Грозного, Александра Невского, профессора Полежаева. В театре, а он работал в Ленинградском театре драмы имени А. С. Пушкина, советской сценической классикой стала сыгранная им роль Петра в пьесе, поставленной по роману А. Н. Толстого «Петр Первый».

Когда артист исполняет роль крупного ученого и сам при этом обладает незаурядным умом, мне кажется, ему легче работать и на сцене театра и в кино. Конкретные его действия, умение держаться, говорить помогают зрителю составить более полное представление об исполнителе. Много раз мне приходилось слышать и читать о тех ярких впечатлениях, которые зритель выносил от игры Черкасова.

Впервые я встретил его на чехословацком курорте Карловы Вары. Передо мной, казалось, стоял русский богатырь из былины. Он и в самом деле был высокого роста, человеком, о котором говорят — «плотный». Таким телосложением художники обычно наделяют изображаемых ими русских витязей, вставших на защиту родной земли. Это впечатление усиливал и его голос — приятный бас. Природа, видимо, долго выбирала, какой голос ему подарить. И, на мой взгляд, остановилась на самом подходящем тембре — густом и сочном.

Запомнились его богатая эрудиция и умение доходчиво излагать свои мысли. Он называл много книг, которые читал. Чтение он любил, и не только потому, что оно ему помогало как актеру, просто ощущал настоящую потребность в общении с книгой, как с другом.

Я с увлечением слушал его рассуждения о призвании искусства.

— Главное для деятелей искусства, — говорил Черкасов, — какой бы ранг они ни имели, это делать людям добро, возвышать душу людей, презирать пролитие крови невинного человека с целью грабежа и насилия.

Неотъемлемую часть его философии составляла любовь к Родине и защита Отечества. По всему чувствовалось, что этот выдающийся артист в своих творческих поисках много передумал, осмысливая все происходящее и в театре, и вне театра. Именно такой путь в искусстве принес ему авторитет и славу.

Он избегал давать собственные оценки другим хорошо известным деятелям советского театра — режиссерам, артистам, драматургам. Не ставил себя в положение критика. А такое отношение к собратьям по искусству свойственно далеко не каждому артисту.