Пампушка для злого босса

Лина снова устало улыбнулась, давая понять, что разговор подходит к концу, а Алексея словно прорвало.

- Мась, ты тоже так можешь, слышишь? - болезненно-лихорадочно проговорил он то, что много раз уже звучало в разговорах с дочерью. - Хочешь, я с ней поговорю? Она к тебе придёт, поболтаете, м? Ну же...

Всё неизменно оканчивалось так, как окончилось и сегодня. Фразами вроде: «Давай потом, пап» или «Я устала, позже поговорим». И злостью. Не на Лину, а на то, что он был невластен над ситуацией.

- Пап, потом, хорошо? - шепнула дочь, начиная проваливаться в сон.

Казанский сжал кулаки, опустил голову, касаясь лбом прохлады пропахшей лекарствами простыни.

Чёрт побери... где тот предел страданий, что он испытывал каждый раз, когда думал о Лине? Где он, б*я??

Его не было - он знал это. Чем дальше заходила её болезнь, тем более чётким было осознание: черты, перейдя за которую Алексей смог бы почувствовать, что боль в груди не становится острее - нет. Её просто, мать её, нет!

Когда только понял, что Лина больна, он метался, как загнанное в ловушку животное. Жить не хотелось и дышать не хотелось тоже, но тогда он верил, что всё можно исправить. Можно спасти дочь. И ради неё он жил и дышал. Какие круги ада они с Ольгой, матерью Лины прошли в то время... сколько всего перепробовали, до какой степени отчаяния доходили в своих бесконечных поисках... И всё по кругу, раз за разом. И ощущение тисков, что сжимались на грудине, заставляли рёбра впиваться в лёгкие, до боли, которую невозможно стало выносить. Но он был должен... Ради дочери.

Видел, что Ольга сдаётся, видел, что смиряется. Видел, что слушает врачей, которые разводят руками, что говорит с психологами, психотерапевтами и бог ведает кем ещё, смаргивает слёзы, улыбается, будто приговорённый к казни, идущий на плаху. Но смиряется.

А он, чёрт бы всё подрал, не смирился! И не собирался останавливаться.

Казанский ничего не ждал для себя, но для дочери готов был перевернуть весь мир кверху дном. Она была подростком, у неё всё было впереди. Он не имел никакого права опускать руки.

- Потом. Хорошо, - на автомате проговорил он, как будто это самое «потом» у них было.

Нет, он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что времени почти нет. Что оно утекает, словно песок сквозь пальцы. Часто, когда приезжал домой, ему становилось невмоготу сразу, стоило только войти в кухню, включить телевизор, плеснуть себе коньяка и достать из морозилки пиццу.

Ненавидеть себя начинал в такие моменты. Он мог просто расслабиться, посмотреть глупые передачи, съесть что-то вкусное. А там, в квартире в паре кварталов от него, была его дочь, которая умирала с каждой секундой. Приближалась к порогу смерти, и он не мог ничего поделать.

У этой болезни были стадии, и он проходил их с Линой все до единой. Даже когда предпринимал идиотские попытки жить нормально, потому что этого хотела Ангелина, и в те моменты он был в этих стадиях. От и до. Без права на передышку.

Теперь же у него была Вера. Она зацепила его ещё год назад, когда с первых минут общения, не разобравшись, попыталась указать Казанскому его место. В тот момент он испытал что-то странное - к досаде и злости, что родились от её первой фразы, примешалось какое-то идиотское подростковое желание уесть её.

Тогда он уже был невероятно измотан, но вдруг эта «война» с острой на язык секретаршей стала тем, что держало его в тонусе. Алексей прекрасно понимал, что порой переходит границы, так же как и осознавал: окажись он сам на месте Веры, кастрировал бы себя с особенной жестокостью. И всё равно не мог остановиться.

Она его цепляла. Тем, какой независимой была, с каким достоинством ему отвечала. Тем, что носила свои лишние килограммы, словно королева - корону. Наверное, он свихнулся бы уже тогда, если бы не эти жадные глотки кислорода, которые втягивал через стиснутые от боли зубы, когда был рядом с Верой.

А потом... она появилась в его жизни снова. Алексей уже и не чаял почувствовать желания сделать что- то для себя, когда встретил Веру в том баре. Он и отправился-то в него только потому, что дочь настояла. И когда понял, что впервые за долгое время хочет женщину, которую видит впервые в жизни, это осознание прошило его, словно разрядом тока.

Тогда он ещё не знал, что в его постели оказалась Вера. Тогда он ещё не понимал, что она станет той призрачной надеждой на его спасение, за которую, скорее всего, он возненавидит сам себя.

От дочери в тот день он выходил в полном раздрае. С одной стороны, ничего не изменилось - Лина всё так же была безучастна к происходящему. С другой, в том, что Вера знала, в какой ситуации он находится, крылся новый росток надежды.

А надежда - такая сука. Не хотела подыхать даже сейчас, когда вроде бы всё уже казалось предопределённым.

У него теперь был полный комплект - Вера, надежда и любовь. И хоть в последней Казанский боялся признаться себе сам, он уже знал - те чувства, которые родились внутри к этой женщине, что так быстро смогла вернуть ему жажду дышать, так просто не исчезнут.