Пан Володыевский

Тут они начали разговаривать о политике. Пан Заглоба старался слегка выведать убеждения стольника, наконец, обратился к Володыевскому и прямо, без предисловия, спросил его:

— А ты, Михал, за кого подашь голос?

Но Володыевский вместо ответа вздрогнул, точно проснувшись от сна, и сказал:

— Интересно, спят они или мы их еще сегодня увидим?

— Верно, спят, — ответила нежным и как будто сонным голосом Бася, — но они проснутся и непременно придут поздороваться с вами.

— Вы так думаете? — радостно спросил маленький рыцарь. И он опять посмотрел на Басю и опять невольно подумал: «Но и эта шельмочка хороша при лунном свете…»

До домика Кетлинга было уже недалеко, и скоро они подъехали. Пани Маковецкая и Кшися уже спали; бодрствовала только прислуга: она ждала Басю и пана Заглобу с ужином. В доме тотчас поднялось движение. Заглоба велел разбудить и других слуг; надо было приготовить и подать гостям горячий ужин.

Пан стольник хотел было сейчас же идти к жене, но она, услыхав в доме необычайный шум, догадалась, кто приехал, и минуту спустя бежала вниз в наскоро накинутом платье, запыхавшись, со слезами радости на глазах, с улыбкой на устах; начались приветствия, объятия, бессвязный разговор, поминутно прерываемый восклицаниями.

Пан Володыевский постоянно поглядывал на дверь, в которой скрылась Бася: он все ждал, что увидит Кшисю, сияющую от радости, с блестящими глазами и с распущенной впопыхах косой; между тем стоявшие в столовой данцигские часы тикали и тикали, время шло, подали ужин, а дорогая и милая для Михала девушка все не появлялась.

Вошла, наконец, Бася, но какая-то серьезная, огорченная, приблизилась к столу и, заслоняя рукой свечку, обратилась к пану Маковецкому.

— Дядя, — сказала она, — Кшися немного нездорова и не придет; она хочет с вами поздороваться и просит, чтобы вы подошли к ее двери.

Пан Маковецкий встал и вышел из комнаты, Бася пошла за ним. Маленький рыцарь сильно омрачился и сказал:

— Я никак не ожидал, что сегодня не увижу панну Кшисю. Разве она действительно больна?

— Э, здорова, — ответила пани Маковецкая, — но теперь ей не до общества.

— Почему это?

— Разве пан Заглоба тебе не упоминал о ее намерении?

— О каком намерении? Ради бога!

— Она идет в монастырь…

Пан Михал заморгал глазами, как человек, который не расслышал, что ему сказали; потом он изменился в лице, встал и снова сел; холодный пот мгновенно покрыл его лоб, и рыцарь принялся вытирать его рукой. В комнате наступило тяжелое молчание.

— Михал! — окликнула его пани Маковецкая.

А он, блуждающими глазами глядя то на сестру, то на Заглобу, наконец сказал страшным голосом:

— Да что же это? Проклятие, что ли, тяготеет надо мной?!

— Побойся Бога! — воскликнул Заглоба.

XVIII

По этому восклицанию пани Маковеикая и Заглоба отгадали тайну сердца маленького рыцаря, и когда он, сорвавшись вдруг с места, вышел из комнаты, они некоторое время беспомощно и тревожно поглядывали друг на друга. Наконец пани Маковецкая сказала:

— Ради бога, идите за ним, убеждайте, утешьте, а если нет, так я сама пойду!

— Не делайте этого! — ответил Заглоба. — Из нас там никто не нужен, нужна Кшися, если же это невозможно, то лучше оставить его в одиночестве, ибо несвоевременное утешение может довести до еще большего отчаяния…

— Теперь я вижу как на ладони, что он любил Кшисю. Я знала, что она ему нравится, что он ищет ее общества, но что он так в нее влюбился, это мне и в голову не приходило.

— Он, верно, ехал сюда с готовым уже решением, в котором видел свое счастье, а тут его вдруг как громом поразило…

— Почему же он никому об этом не говорил: ни мне, ни вам, ни самой Кшисе? Может быть, девушка не дала бы обета…

— Странное дело! — сказал Заглоба. — Со мной он всегда откровенен и уму моему доверяет больше, чем своему собственному, а тут он не только ничего не говорил мне о своем чувстве, но даже сказал мне однажды, что это дружба и больше ничего.

— Он всегда был скрытным.

— Хотя вы и сестра, ваць-пани, но, видно, вы его не знаете. Сердце у него, как глаза у карася, на самом виду… Я не встречал человека более откровенного. Но признаюсь, что тут он поступил иначе. А вы разве уверены, что он ничего не говорил с Кшисей?

— Великий Боже! Кшися вольна распоряжаться собой, мой муж — ее опекун, и он так ей сказал: «Только бы человек был достойный и хорошего рода, а на состояние можешь не обращать внимания». Если бы Михал переговорил с ней перед отъездом, она бы ответила ему: да или нет, и он знал бы, чего ему ждать…

— Правда, это было для него неожиданным ударом. Ваши женские замечания, ваць-пани, как раз к делу.

— Что там замечания! Тут нужен совет!

— Пусть берет Басю!

— Но ведь он ту предпочитает… Ах, если бы мне это хоть в голову пришло!

— Жаль, что вам не пришло в голову!

— Да откуда же могло прийти, если это не пришло в голову даже такому Соломону, как вы?

— Почему же вы это знаете?

— Потому что вы Кетлинга сватали.