Панацея

Николас само спокойствие. Он будет молчать. Он будет изучающе сверлить тебя взглядом, вынуждая сказать правду. Я знаю насколько он опасен. Опаснее дяди и отца. Почему? Не знаю. Не знаю и того, как мы все уживались вместе, как родились у одних и тех же родителей.

– Эден? С тобой все в порядке?

– Да, все хорошо. Голова болит.

– Самый лучший способ угомонить организм, это поесть, – замечает Николас.

– Думаешь?

– Знаю. И ты прекрасно это знаешь.

– Ну вот, я теперь тоже хочу есть, – кривится Рэй.

– Ты ел минут пятнадцать назад.

– У меня быстрый метаболизм.

– Через час приедут дядя с семьей, – на этот раз Ник обращается ко мне. – Так что самое время привести себя в порядок.

– Я тебя услышала.

– Надеюсь, тебе полегчает.

Улыбаюсь братьям, надеясь, что они уйдут быстрее. Сердце стучит так громко и быстро, что мне становится не по себе. Рэй и Ник покидают комнату, но дверь опять оставляют открытой. Неужели, так сложно закрыть ее?

Я ударяю по подушке и встаю, чтобы захлопнуть дверь, как слышу:

– … что-то не так.

– Согласен. Я думал, она…

– Ты видел ее глаза? – перебивает Ник.

– Как только бабушка увидит…

– Тихо, Рэй.

– Джексон не знает.

– Ты уверен?

– Иначе бы он не привез сюда Эден.

– Поговори с ним.

– А ты…

Но я не слышу больше ни слова. Непримечательный разговор. Вроде. Что с моими глазами? О чем не знает Джексон? И что, черт возьми, здесь вообще происходит?

"Лучше ты умрешь здесь, чем в вашем ужасном городе", – сказал Картер.

В любом случае, они ждали моей смерти. Или ждут до сих пор. Какие еще варианты могут быть? Все говорят такие странные вещи. Я слышу их с того самого дня как очнулась в больнице.

Я боюсь. Сердце неистово стучит в груди, ток бежит, распуская знакомые мурашки по коже и из груди вырываются рыдания. Воздуха не хватает. Я вдыхаю глубже, но легкие пусты.

Нет! Нет, пожалуйста. Я не хочу умирать. Я боюсь задохнуться. Боюсь, остаться навсегда в этой комнате. Сердце замирает и через мгновение пропускает громкий стук. А вместе с ним в грудь втыкается штырь, и я вскрикиваю. Зажмуриваюсь и вдыхаю, вдыхаю, вдыхаю.

Считаю и жду того самого момента, когда меня поднимут те крепкие руки и кинут об асфальт. Жду, пока кровь подо мной начнет согревать ободранную кожу, вновь и вновь заливая глаза.

Призрачная надежда, что кто-то услышит Холтер и зайдет в комнату тает быстро. Возможно, я этому даже рада. Никто из них не испортит мои последние мгновения тут.

Телефон пронзительно звенит где-то в коридоре. Слышны шаги. Холтер предательски пищит, но в комнату уже врывается отец.

– Да, я зашел к Эден, – громко говорит он. – Вы были правы. Спасибо, доктор.

Он бросает трубку, поднимает меня с пола и кладет на кровать. Сует мне таблетки в руку и отправляется за водой в ванну. Вскоре он передает мне стакан для полоскания и помогает приподняться.

– Эден, тебе стоило сразу сказать, что тебе плохо.

– Приступ начался внезапно, – хриплю я.

– Нам надо придумать тебе какой-то сигнал.

– Глупости.

Отец садится рядом, мягко убирая мокрые пряди с моего лица. В его глазах знакомая тревога.

– Значит, это все-таки не мнительность.

– Думаю, я просто перенервничала в тот день, – морщусь я. – Врачи решили проверить все ли в порядке с сердцем. Я их понимаю. Все-таки есть впечатлительные люди. Откуда знать, вдруг я все выдумываю.

– Уж ты то не выдумываешь, Эден, – серьезно говорит отец, всматриваясь в мое лицо. – И это меня пугает.

– Все будет хорошо.

Мы молчим. Сердце наконец успокаивается, и я облегченно выдыхаю. Отец гладит мои волосы. Более приятного момента я и вспомнить не могу. Потому поднимаюсь и обнимаю отца. И не сомневаюсь ни на миг – его мне бояться точно не стоит.

Глава 2.

Портрет Чарльза Моргана висит в самом центре холла. На том месте, где чудесным образом встречаются две лестницы с нижнего зала. Портрет – единственная вещь в поместье, которую я вспомнила, еще будучи в больнице. Краски темных тонов, но разных оттенков сливались в острые черты лица моего предка. Этот надменный взгляд, прямая осанка и легкая ухмылка на губах выдавали в нем благородного англичанина – человека, который не остановится ни перед чем ради своей цели.

И, черт возьми, как же пугает его сходство с Николасом.

– Эден, – зовет Картер, но я не сразу оборачиваюсь. – Как ты?

– Все хорошо.

– Будь все хорошо, отец бы не стал звонить в Бостонскую клинику.

– Зачем?

– Думаю, похлопотать, чтобы тебя как следует обследовали, – пожимает плечами брат. – С сердцем шутки плохи.

С разбитым сердцем шутки плохи, Эден. А у тебя оно на грани.

Меня передергивает.

– Знаешь, порой это оказывается психологическим блоком. Он формируется от банального испуга.

– Хватит заумных фактов из медицины, – закатывает глаза Картер. – Ты так и не сказала, что в итоге произошло.