Пандем

Он загнал машину на стоянку. Вошел в офис мимо давно пустующей будки охранника. Уселся в свое кресло, посмотрел на часы: девять ноль-ноль. Он всегда был пунктуален.

…Если бы его тогда поймали! Тогда, в самый первый раз! Его не убили бы — по малолетству, — но все эти годы он провел бы в тюрьме… И сейчас вышел бы, спокойный, устроился бы на завод или поехал на стройку, как все эти, кого Пандем выпустил из-за колючей проволоки… И он мог бы жить и думать о жизни, а не только о том, что Пандем — знает…

С другими людьми Пандем говорит. С Артуром — почти никогда. Пандем просто знает, знает; умереть Артуру нельзя. Значит, надо с этим жить…

…Есть еще один способ со всем покончить.

Сегодня вечером он придет домой. Позовет жену в кухню, плотно закроет дверь и скажет ей…

Скажет все. А Пандем подтвердит.

* * *

Виолетта проснулась и долго лежала, любуясь светом.

Она никак не могла на него наглядеться. Другие, вот ее родители, например, видят свет уже давно. Они к нему привыкли. А Виолетта — нет.

Потом взгляд ее с потолка, на котором лежал дрожащий солнечный прямоугольник (это отражение в весенней луже, снег тает!), переполз на стену, где были картинки. Они были разноцветные. Когда Виолетта смотрела на них, ее губы сами собой разъезжались в улыбку.

У нее в голове появились мысли. Это тоже было удивительно, почти так же удивительно, как свет; ей казалось, что «мысль» — это такой лучик, он пробирается по коридору, ощупывая стены, и освещает все новое. Вот она увидела картинку, на которой нарисован слон, и вспомнила слона в зоопарке, и подумала, что слону удобно иметь такой нос, а Виолетте было бы неудобно, и кошке неудобно, и что каждый на земле имеет такой нос, как ему удобно, и такой хвост, как надо, и все на земле устроено замечательно и правильно, она, Виолетта, видит свет и может думать, и сейчас придет Пандем…

— Пандем!

«Доброе утро, девочка».

— Правда, все на свете устроено правильно? И у слона такой нос, потому что это удобно?

«Правда. Что ты хочешь сегодня делать?»

— Учиться! Я хочу сегодня учиться!

«Тогда беги скорее умываться. Мама обрадуется, если ты умоешься сама».

Виолетта села на кровати и нащупала маленькими ногами пару тапочек с обезьяньими мордочками.

Ей было шесть лет.

Год назад она была слепым заторможенным существом, тихо тлеющим на койке интерната для детей с дефектами развития.

* * *

Когда Омар был маленьким, он был самым богатым пацаном в округе, не считая, конечно, Фарзада, который был сыном лавочника.

Старший брат Омара тоже был богатый. Он воровал у туристов кошельки и дергал из рук сумочки, проносясь мимо на мотоцикле. Но его скоро поймали и забрали в тюрьму, и Омар долго ничего не знал о его судьбе.

Омар ни у кого ничего не воровал. Он прыгал со скалы — в море — за деньги.

Туристы ахали, посверкивали фотоаппаратами. Младший брат Омара обходил их с мешочком для денег; если туристы были новые, они не верили Омару и давали мало. Тогда он перелезал через ограду и прыгал, а скала была такая высокая, что на лету можно было спеть песню.

Когда он выбирался на площадку снова, туристы уже верили. Они охали в десять раз громче, лопотали по-своему, и мешочек в руках Омарова брата делался пузатым.

Омар прыгал снова.

Мальчишки завидовали ему и пытались прыгать тоже. Один убился насмерть, другой на всю жизнь остался хромым и кривошеим. Омар знал: их матери проклинали его и желали ему того же.

Но он не боялся. Только иногда, ночью, он представлял вдруг, как летит на камни, и покрывался холодным потом; но это было ночью, а не днем.

Однажды, когда он перелезал через ограду, какая-то белая женщина взяла его за мокрое плечо. Она показала ему несколько зеленых бумажек и объяснила словами и жестами, что отдаст их ему, если он не будет прыгать.

Если он не будет прыгать.

Тогда он заколебался. За каждую из таких зеленых бумажек его отец батрачил неделю.

Он представил, как слезает с ограды и идет домой с деньгами. Как отдает деньги матери…

Женщина смотрела на него как-то странно. Он улыбнулся и покачал головой. Потому что деньги — это хорошо, но он, Омар, все-таки не голодает. Как объяснить этой женщине, что каждый прыжок для него — дороже денег. Что, когда он отталкивается от ограды, все эти чистые холеные люди из стран, где голодранцу Омару никогда не бывать, одновременно втягивают воздух с негромким звуком «оу», которого не заглушить даже ветру…

Он отказался от ее денег и прыгнул. А когда выплыл и поднялся на площадку, той женщины уже не было.

Чем старше он становился, тем меньше ему платили за его прыжки; по счастью, когда ему исполнилось восемнадцать, его взяли в армию. И там он начал прыгать с парашютом.

Это было даже лучше, чем он ожидал. Его стали посылать на разные соревнования и смотры, он катался на воздушной доске, выделывал в воздухе разные фигуры, прежде чем открыть парашют; генералы пожимали ему руку и говорили, что он — храбрец.

Иногда он приземлялся на запасках. Повисал на скалах, цеплялся за острые ветки деревьев, дважды или трижды ломал ноги; врачи в госпиталях знали свое дело. Омар возвращался в строй.