Пандора

Эта мысль напоминает ему кое о чем.

– Ты его открывала?

– Пифос?

– Ну конечно, пифос!

– Да, я…

– И он открылся?

Вопрос, словно удар наотмашь, похоже, застает Дору врасплох. Ее брови сходятся на переносице.

– Да.

– Как?

– Я… приподняла крышку.

– Просто взяла и подняла? – с сомнением спрашивает Иезекия.

Дора смущенно моргает.

– Я не понимаю…

Иезекия тоже ничего не понимает. Он пытается сглотнуть слюну, но его вновь охватил приступ паники, и он не может вздохнуть, потому что грудь его сдавило так больно, словно туда засунули камень.

– Внутри что-то было?

– Нет.

Она задумалась. Задумалась! У нее на лице возникает озадаченное выражение, и Иезекия чувствует, как кровь отливает от щек. Какая хитрая игра. Она чуть не оставила его в дураках, эта маленькая ведьма.

– Нет?

Почти ласково спрашивает он и не сводит с нее глаз.

– Я же сказала, – произносит Дора медленно, потому что и она за ним тоже наблюдает.

– Ничего?

– Совсем ничего.

Вот оно! На ее лице, так похожем на лицо ее матери (просто вылитая мать!), появляется то же самое выражение – откровенного лукавства.

Крышка легко открывается. Открывается сразу, без всякого усилия.

Почему? Как?

Он ищет скрытый механизм, нечто такое, что не позволяло ему открыть пифос раньше.

Ничего похожего.

Он переворачивает крышку вверх дном, проводит пухлым пальцем по выемке вокруг нижней кромки. На подушечке пальца остается слой красноватой пыли.

Ничего.

Он исследует внутреннюю кромку пифоса, прижимает ладонь к широкому жерлу изнутри и несколько раз обводит вокруг.

Ничего.

Он приносит стул от рабочего стола, встает на него – с большим трудом – и заглядывает внутрь. Ничего не видно. Он слезает со стула, уходит и возвращается с горящей свечой, наклоняет ее над зияющей тьмой сосуда, пытаясь осмотреть его дно.

Тени, танцующие блики пламени свечи, отраженные от терракоты.

И там ничего. Пустота!

Он слышит шипение. Насупившись, задувает свечу – и шипение прекращается.

Недоумевая, Иезекия спускается со стула и стоит, выпрямив спину.

Дора нашла ее, думает он. Дора, скорее всего, нашла ее, и поэтому она знает! Она должна знать! Но если она знает, почему же не признается?

Значит, она что-то вынашивает. Специально отвлекает его внимание, заводя дурацкий разговор про черный рынок, чтобы его напугать. Что ж, этого он ей не позволит. Он зашел слишком далеко и ждал слишком долго, чтобы сейчас отступить.

– Иезекия?

Лотти появляется на верхней ступеньке и нерешительно окликает его. Он стоит к ней спиной, вцепившись в край вазы, в нем закипает гнев, его переполняет яростное разочарование.

– С вами там все…

– Уйди прочь, черт бы тебя побрал! – орет он.

– Но…

– Пошла вон!

Он вслушивается в ее удаляющиеся шаги, в звон колокольчика на двери, отделяющей лавку от жилых комнат. Старается ровно дышать.

Глава 25

Иезекия велит служанке уйти к себе и не выходить оттуда до конца дня. В свою комнату удаляется также и Дора. Но у нее нет намерения сидеть там долго. Нет уж, думает она по мере того, как сердце в груди начинает биться ровнее, надо пойти к Эдварду. Она расскажет ему обо всем, что случилось, и о том, что в виновности Иезекии можно теперь не сомневаться. Он отверг все обвинения, да – он их реставрирует, как же! – но Дора прожила под одной крышей со своим дядей слишком долго, чтобы не суметь распознать его ложь. Она зашнуровывает башмачки, потом снимает шаль с вешалки за дверью, надевает поношенный капор и завязывает тесемку пелерины под подбородком.

День сегодня ясный, на небе ни облачка, и за многие недели впервые светит солнышко. Дора поднимает створку окна, вдыхает холодный бодрящий воздух города, а потом поворачивается к клетке с птицей.

– Гермес, я вернусь поздно, – она поднимает щеколду дверцы и распахивает ее настежь. – Это тебе, – говорит она, лезет в карман и достает кусочек кекса с корицей, который ухватила на кухне перед тем, как подняться к себе на чердак. – Свеженький, испекли только сегодня.

Дора просовывает руку в клетку, но птица, которая без умолку свиристела, сидя на жердочке, вдруг клюет ее в палец. Дора вскрикивает, роняет кекс, подносит палец ко рту и посасывает, чтобы унять боль. Потом смотрит на палец – нет, Гермес не прокусил кожу, но его клюв оставил красную отметину, и Дора, хмурясь, трет ее большим пальцем. Гермес не нападал на нее с тех самых пор, как много лет назад она подобрала его на улице.

– И за что мне это?