Пандора

Периодически я ложилась на мягкую влажную землю во дворе, словно совершая ритуал за моего отца, потому что никто не положил его тело на мягкую влажную землю, как полагается делать сразу после смерти – перед похоронами.

Я неожиданно поняла, почему это бесчестие – тот факт, что никто не положил его израненное тело на землю, – столь знаменательно. Я осознала важность этого упущения в такой степени, в какой мало кто и мало что знает. Оно имело первостепенное значение, так как не имело никакого значения вообще!

«Живи, Лидия!»

Я смотрела на низкие кроны деревьев в саду. Я испытывала странную благодарность за то, что в этом земном мраке я достаточно долго не закрывала глаз, чтобы увидеть подобные вещи.

Я процитировала Лукреция: «…на тела основные природа все разлагает опять…»

«Безумие!»

Как я уже сказала, я бродила, ползала, рыдала и плакала три дня и три ночи.

Глава 4

В конце концов как-то утром, когда сквозь отверстие в крыше просочились солнечные лучи, я посмотрела на предметы, стоявшие в комнате, и поняла, что я их не узнаю, что понятия не имею, зачем они нужны. Я не знала, как они называются. Я слишком отдалилась от них, чтобы давать им определения. Я не знала даже, где нахожусь.

Я села и осознала, что смотрю прямо на ларарий, святилище домашних богов.

Это, конечно, столовая, а там – диваны, а здесь – великолепная двойная кровать!

Ларарий представлял собой треугольное святилище, маленький храм с тремя фронтонами, внутри стояли фигуры старых домашних богов. Никто в этом городе богохульников не вынес их отсюда вместе с покойницей.

Цветы завяли. Огонь погас сам по себе. Никто не затушил его, как полагается, вином.

В разорванном платье я поползла на четвереньках в сад перистиля, чтобы набрать цветов для этих богов. Я нашла дрова и разожгла священный огонь.

Я смотрела на богов. Часами не сводила с них глаз. Я думала, что больше никогда уже не пошевелюсь.

Спустилась ночь.

«Не спать! – прошептала я. – Стоять на вахте всю ночь! Египтяне, они поджидают тебя в темноте! Луна, смотри, она почти полная, до полнолуния осталось не более одной-двух ночей».

Но худший период моей агонии уже прошел, я была совершенно измотана и буквально провалилась в сон.

Сон как бы говорил:

«Хватит волноваться».

Начались видения.

Я увидела мужчин в золотых мантиях.

«Теперь тебя отведут в святилище».

Но что там? Мне не хотелось смотреть.

«Наша Мать, наша возлюбленная скорбящая Мать», – сказал жрец. На стенах были изображены профили египтян и слова, написанные рисунками. Здесь жгли мирру.

«Иди, – сказали те, кто держал меня. – Теперь все нечистое ушло от тебя, и ты испьешь из священного Источника».

Я слышала женский плач и стоны. Перед тем как войти в большие покои, я в них заглянула. На тронах сидели царь и царица, царь неподвижно смотрел в пустоту, как будто видел последний сон, а царица пыталась освободиться от золотых оков. На ней была корона Верхнего и Нижнего Египта. И плиссированные льняные одеяния. Не парик, а настоящие косы. Она плакала, и на белых щеках оставались красные пятна. Красные пятна на ожерелье и на груди. Она казалась замаранной и опозоренной.

«Моя Мать, моя богиня, – сказала я. – Но это же чудовищно».

Я заставила себя проснуться. Села и положила руку на ларарий, потом посмотрела на проявившуюся в лучах восходящего солнца паутину на деревьях.

Мне показалось, что я слышу, как вокруг шепчутся на древнеегипетском языке. Я этого не допущу! Не сойду с ума! Хватит! Единственный, кого я любила, мой отец, сказал: «Живи!»

Пора действовать. Вставать и приниматься за дело. Внезапно я ощутила в себе силы и почувствовала, что готова действовать.

Долгие ночи скорби и рыданий стали эквивалентом посвящения в храме. Только на этот раз средством опьянения послужила смерть, а превращение свершилось через понимание.

Теперь все было кончено, бессмысленный мир стал более сносным, я не нуждалась в объяснениях. И никогда не буду нуждаться – как глупо было предаваться подобным мыслям. Сам факт, что я оказалась в затруднительном положении, давал мне право действовать. Я налила в кубок вина и вышла с ним к воротам.

В городе, казалось, страсти уже улеглись. Проходившие мимо люди отводили глаза от неподвижно стоявшей в вестибюле своего дома полураздетой оборванки.

Наконец-то! Какой-то трудяга, с трудом передвигающий ноги под грузом кирпичей.

Я протянула ему кубок.

«Я три дня болела. Что слышно о смерти Германика? Как дела в городе?»

Он был искренне рад вину. Работа его состарила. Плечи исхудали. Руки тряслись.

«Благодарю вас, госпожа, – сказал он, а потом залпом осушил кубок, как будто не в силах был остановиться. – Нашего Германика положили посреди площади на всеобщее обозрение. Как же он был красив! Некоторые сравнивают его с великим Александром Народ все гадает, действительно ли его отравили. Кто говорит – да, кто – нет.