«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Она прислонилась ко мне, а я смотрел на медленную луну, которая обходила озеро с юга, и пытался представить все количество лун, прокатившихся передо мной над пресной и соленой водой. Большинство из них она не видела. Пока я стоял свои вахты, она жила в городе с искусственным светом, и я надеюсь, что она не часто видела, как всплывает и опускается в воду луна: у нее была не связанная с луною работа.

Неясные отсветы скользили по соборным куполам; дюжие молодцы и красные девицы, а также с десяток таких, как мы, перестарков дружно утаптывали выдающийся в озеро клин земли, на которой, по преданию, дед моего деда выкорчевывал дикие ели по барской воле, а ее бабушка, судя по древним фотокарточкам на картоне, любила собственноручно потчевать кофием со сливками заезжих знатных гостей. Старая ветла за моею спиной была такой же старой, какой она была и в моем детстве…

— А ведь он у тебя уже есть, вот что…

— Ага. Ты понял? И у тебя.

— Ну… моим он станет не скоро, то есть не сразу…

— Через две недели тебя не будет…

— Через два месяца я вернусь, ненадолго.

Два месяца не такой уж большой срок, иногда не успеваешь соскучиться, да и вообще можно еще потерпеть. За полгода, за год потихоньку отвыкаешь от дома, а еще хуже, когда очень к нему привыкаешь: тогда и Арктика холоднее, и в тропиках жарче, а на судне — сплошные поломки, и экипаж уже совсем не тот, что был раньше, до того, как побыли дома. Хотя, если признаться честно, никогда мужчина в море не перестанет тосковать по своей женщине — и это единственная морская болезнь, которую я признавал, когда был помоложе.

— Очень жесткие у тебя нашивки на рукаве, как обручи…

Я повернул ее спиной к музыке, и мы пошли из парка. Ее каблучки постукивали по ракушечнику, и на длинной темной улице ничего не было слышно, кроме музыки за спиной и ее каблучков.

Она задержалась у калитки, обернулась ко мне, и я понял, что она уже давно плачет.

— Главное — не то, что ты хороший, главное — полюбить.

Во дворе пахло ромашкой и сохнущей травой. Трещал на огородной меже поздний кузнечик. У нас все спали. Молчала собака в доме под черепицей.

Мы нырнули в свой прогретый за день сеновал, и она сказала, еще всхлипывая и устраиваясь поудобней:

— Открой, пожалуйста, окошко там, наверху. Ты большой, ты достанешь…

1968, 1983