Панфилыч и Данилыч

Баукин принес новости. С сухарями налаживается проблема. Комбинат примет заказ. А то ведь смех и грех. В прошлом году заказал Шунгулешский промхоз пятнадцать тонн сухарей, чтобы обеспечить орешников и охотников. Телеграммы, письма, всю весну и все лето, а пришли сухари только в конце декабря. Год сходится. Комбинат считает, что выполнил договор, но орешники-охотники уже из тайги-то вышли! Для кого теперь эти сухари? Магазину они не нужны, хранить их негде. Естественно, промхоз, указывая на договорные сроки, отказывается. Хлебокомбинат приглашает в суд. Ездили в область Балай и Баукин. От комбината директор, бухгалтер и юрконсульт. Промхозовцы тоже наняли ярыгу. Судились, от сухарей отбились. Перед отъездом в гостинице комбинатовцы подняли скандал, чуть не до драки. Вы нас подвели, мы для вас доброе дело сделали, а вы нам убыток! Нет, вы нас подвели! Так и разошлись – врагами. И вот теперь прорезало в другом комбинате – это большая победа, а то все отнекивались, слышали, мол, что вы нездоровые клиенты.

– Ну, на этот раз пошлем человека, прямо пусть садится на сухари и везет к срокам, – улыбается Баукин.

5

За Баукиным пришел Евлампий Кононович. Бочар принес заявление. Он не улыбался, не сел, когда его пригласили, говорил мало.

– Старушку мою забижаете. Значит, того.

– Что же ты, Евлампий Кононович? Бастуешь?

– Бастую, значит.

– В частный сектор уходишь?

– Пенсия у меня, значит, того.

– Да ведь кто велел Буслаевне солить грибы-то? Сдавала бы и сдавала, плохо жилось, что ли?

– В общем, мне, чем со старушкой ссориться, значит, того. Увольняй.

_ – Грибы-то в город свезли? – спросил Баукин. – Почем?

– Сходная цена, оправдыват.

– На будущий год Буслаевне никто не понесет грибы. Другая у нас будет приемщица, что она посолит?

– Ты ладно, Федор Евсеич, подпиши-ка, некода ведь мне. Того, значит, старушку прижали зря. Вы посолите – берете процент, она посолила – процент не даете? Подпиши – и ладно, миром, значит.

– Ох, не прав ты, ох, не прав, Евлампий Кононович, – сказал Баукин.

– Ты-то помалкивай-ка! Стариков-то учить! Я всю жизнь не прав, привык уже!

– Не обижайся, Евлампий Кононович, – сказал Баукин, – с полным к тебе то есть уважением, но по делу ты не прав. У нас есть право, документированное, мы организация, а у Буслаевны нету.

– Но уж обиды-то не держите и вы на меня. Клепочки одной не унес конторской, значит, инструмент весь в полном порядке. Пила со львами, английская, та моя была, забрал я ее. А уж старуха бастовать – старику тоже надо бастовать. Бывайте-ка!

– Надумаешь – приходи, всегда возьмем и тебя, и Буслаевну, – сказал Балай.

Евлампий Кононович улыбнулся, потянулся было за шапкой, чтобы вернуться, сесть, поговорить, как бывало, но вспомнил, что он бастует:

– Но, спасибо на добром слове, очень вами благодарны.

Так и не стало у промхоза бочара, но с Буслаевной надо было бороться, пришлось пожертвовать бочаром. Баукин же сказал:

– Повертится и придет. Скучно будет человеку.

6

Кончился рабочий день. Домой пошли вместе с Баукиным, крутился разговор о том, что Балая сватают в директора. Балай сказал, что ни за что и ни под каким предлогом.

– Дело хозяйское, – тихонько поскрипывал рядом Баукин, пускал парок, – а молодое решение, молодое. Вот Крамольников, слышали, с нашего хозяйства начинал, а теперь в области ворочает, Москва его утверждала, а ведь баланса не разбирал. Смотрит в книгу, и темно ему там.

Напрасно было бы ожидать от Баукина понимания охотоведческой души, ему главное в человеке – если зарплата большая или в Москве его утверждали, а если зарплата маленькая и в Москве тебя не утверждали, он так и будет на тебя смотреть посмеиваясь. Это от самолюбия: мол, ничего, что по заугольям сидим, а тоже не лыком шиты. Так и выпирает из них самолюбие-то, гордость ихняя сибирская, усмешечками да угрюмством, выходками разбойничьими. Каторжная, мол, Сибирь-то? Соглашаются: каторжная, мол, испокон веку, а пироги с мясом завсегда ели! Вот тебе и возьми их! Картошки ведь иной натрескается, а в гости придет, порыгивает: ох, тяжело, оковалок мяса съел, не помереть бы! Всех богаче, всех ловчее, всех смелее, всех умнее!

Балай уже и забыл о директорстве, когда Баукин, все время, видно, думавший об этом, рассказал две истории про прадиректоров шунгулешских, парой он их рассказывал неспроста, а по их диаметральной противоположности. Одна про Куклина Афанасия Афанасьевича, который воровал крупно, умно, но погорел, когда сошлись у него интересы с Поляковым и Ухаловым – хитрюганами и варнаками. Поляков с Ухаловым не только вернули свой убыток, но еще и тысячу отступного взяли с Куклина, а потом все же додавили его и сжили с директорского поста. Эту историю Балай знал во всех художественных подробностях от Колобова. К истории этой Баукин присовокупил собственное отступление о том, что всегда пушнина жгла руки, как золото, еще с царей древних, когда воеводы грешили, казацкие головы воровали, взимая с сибиряков подати. Вечная была песня, худые соболя зачисляли в хорошие и наоборот – биты бывали кнутом и драны нещадно.