Пангея

В ту ночь, загадочную августовскую ночь, когда серые сумерки и черные облака образовали в атмосфере изысканную и малодоступную человеческому разумению сущность, она ничего не почувствовала, не видела никакого сна, желудок ее не беспокоил, дурмана никакого в голове не было, в ту самую августовскую ночь, когда было решено ребеночка, а именно девочку размером с маленький кулачок, запихнуть ей в утробу, не было никаких волнений ни в ней, ни вокруг нее. Воздух в комнате, где она спала, двигался своим обычным движением, звезды мигали, как положено в это время года, лев, урча, спал у ее ног, цветы распускали свои новые листочки и медленно разворачивали свои пестики и тычинки к занимающемуся поутру свету, все еще яркому и сильному, но уже предосеннему. Она лежала на боку, привычно подложив согнутую в локте руку себе под голову, и похрапывала, улыбаясь во сне своим мыслям, снившейся Ханне, которая как раз дождалась своего героя и уговорила его жениться на ней по еврейскому обычаю — надо же. Улыбалась она и Катюше, стоявшей в этом сне под дождем у памятника Чайковскому, она принесла ей плащ, просила встать под зонт, но та — ни в какую, и именно в этот момент, между двумя улыбками сестрам и надуло ей ветром в нутро волшебную девочку, которая поначалу вела себя тихо-претихо до самой той поры, когда нужно было выходить наружу.

Лизухе только привиделось в том сне, что это Лидия, несчастная ее мама, привела в дом кого-то за руку, строго предупредив: «Меня больше не будет, живи здесь ты и ты».

Кто такой этот второй «ты»?

Урчащий лев очень полюбил девочку с огненными волосами, точь-в-точь такими, как были когда-то у Лидии. В отделе кадров, где работала Лизуха и где цвел под потолком посаженный ею на подоконниках тропический сад, никто — и это было чудо — злобно над ней не пошутил. Когда вышла она из декретного отпуска, приносили ей свое, что оставалось у них дома от их собственных детей — мальчиков и девочек: одежду, игрушки, книжки, диски с мультфильмами, настойки целительных трав.

И она с благодарностью брала, денег-то копейки, а всем миром, глядишь, и вырастим.

С первого же года жизни стало понятно, что рыжая девочка — не просто девочка, и назвала ее Лизуха — Нур, что означает — «свет». Конечно, тетушки кликали ее Нюрой, да и в школе переиначивали имя как могли — Нут, Шнур, Мур-Мур. Впервые в пересказе своей дочери Лизуха услышала версию, что родила она ее от гастарбайтера, поэтому так и назвала.

— От какого гастарбайтера? — недоуменно пожимала плечами Лиза.

— Интересно, это ты создал красоту или я? — хитро спросил сатана, надеясь втянуть Господа в разговор. — Ведь, с одной стороны, она всегда божественная, а с другой — всегда чертовская.

— Красоту создал я, — ответил Господь, — а ты извратил.

— А зачем ты ее создал, если говоришь, что создал ты? — не унимался сатана. — Зачем я создал — и спрашивать не надо, а вот ты-то зачем?

— Ну я же должен был создать чувства? — ответил Господь вопросом на вопрос.

Они возвращались в заоблачные дали с невероятного события, которое иначе как катаклизмом не назовешь. Огромная воронка поглотила на мгновение мироздание и выплюнула его назад, все перемешав в нем — и богов, и события, и свет, и тень. Разные боги из разных миров оказались вдруг завернутыми в непривычную тесноту фиолетового витка, и сначала им было неловко от взаимного присутствия, но постепенно любопытство взяло верх и разговор завязался, а за ним даже и знакомства. Доли секунды понадобились для того, чтобы божественный Шива понес от яростного Перуна, широкоплечего, страстного, с сильным широким мужским органом, совсем не таким, как бывает обычно у представителей его пантеона. Понес он девочку, что вполне естественно: минус на минус дал плюс.

Никто не захотел принимать этот плод. Ни один поднебесный мир. Не было ему — венцу мгновенной божественной страсти — никакого места, и тогда было решено спустить его на землю на тормозах, в теплое и надежное чрево, которое и выносит, и защитит, и никогда не допустит обиды.

Нур выросла великолепной, как сияние гор, яркой, как пламя священного огня, свежей, как бесконечное небо, на котором просыпаются светила, и сильной, как адская пружина, вмиг скрутившая в бараний рог миры. Ее страстно любили и боялись люди, чувствуя, что она не такая, как они, и зная, что она всегда на их стороне. Через много-много лет в Пангее рассказывали, что Елизавета осталась на земле бессмертной, и что это была благодарность богов за девочку, которую она выносила и родила. На бессмертие Елизавете скинулись все, кто тогда участвовал в оргии, чтобы людям и впредь хотелось вынашивать и рожать божественных внебрачных детей, а они, боги, могли бы смело спускаться в фиолетовую воронку, когда бесцветность их собственных миров будет вызывать у них страшную тоску по событию. Если бы не Нур, Пангея досталась бы сатане.