Пангея

Исаак бросил свои занятия в Москве и отправился в Рим на хорошую должность в газете сразу после исчезновения Нур, он отвечал за новости из третьих стран и уже давно привык, что там не новости, а одни тени, кривые отражения, почти болезненные сны. И главная его задача по тени опознать фигуру, правильно определить, что спрятано, а что показано нарочно. Он писал и заказывал другим статьи о Константине, Голощапове и Платоне, о холодах и оттепелях, о зыбкости и прочности людей, семей, их делах под черным небом.

Он жил по-прежнему один, несмотря на охи и ахи матушки и отца — молодящегося итальянца с курчавой копной волос, наполовину уже седых. Но время было благосклоннее к отцу, чем к матери. Некогда спасенный Саломеей, взявший беременную Катерину в жены, он с каждым днем набирал силу, а отнюдь не терял ее. Анджело тоже говорил Исааку: «Ты должен родить нам внуков, потому что у тебя особенная судьба, как и у меня. Я спасенный — и ты спасенный. Мы с тобой счастливчики. Мы должны продолжить род счастливых людей». Для убедительности он рассказал ему правду — о Джоконде, о том, как Катерина не отдала его, как они прятались в глухомани. Исаак впечатлился, но, как человек современный, сразу нашелся: «Я рад, конечно, что я вырос с вами. Но разве продолжение человека только в детях?» Он всегда дымился от дел, он снял в Риме себе холостяцкую квартирку прямо напротив собора Святого Петра и ездил на работу на самокате, чтобы не стоять в пробках. Он открывал глаза с колокольным звоном и закрывал за два часа до следующего утреннего перелива. Он не готовил дома даже кофе, не держал ничего, ел всегда на ходу, по дороге на интервью или на репортаж, даже не зная, что он ест, он все делал по дороге — переодевался, покупал вещи, говорил с друзьями. Знакомился с женщинами. Когда было решено, что именно он попробует сделать первое интервью с Тамерланом, он понял, к чему подсознательно готовился всю жизнь, на что натаскивал себя — рискнуть, если надо — умереть, но сказать то, чего не могли сказать другие. Пускай и не своими устами — не важно.

— Нурка, знаешь Тамерлана? — спросил он без лишних приветствий. — Есть у вас там один хрен с горы, ученичок твоего Юсуфа.

— Видела один раз, — призналась Нур. — Оказалось, что у Юсуфа были последователи. Мутные лица, мутные глаза. Они записали его мысли на узбекском, распространили рукопись, устно снабжая ее комментариями. Началось это не сразу, несколько лет назад. И среди них есть самый, что ли, главный, он зовет себя Тамерланом, и уже многие признают, что он новый мессия.

— Узбек? Ну чечены — это сила, боевики, а узбеки что? Юркие, беззащитные, совсем бедовые. Культура, история — все в прошлом у них, кому до этого сейчас есть дело? Бетон размешивают, дворы метут. В чем коллизия?

— Думаю, что много их, — задумчиво проговорила Нур, — а история и культура — всегда что сосцы волчицы. Вскармливают нацию. Я поищу его.

Через неделю Исаак был в Москве. Подготовка к интервью и первый проход по улицам столицы ошарашили его. Все кардинально переменилось. По улицам потекли реки смуглых лиц с золотыми улыбками. В этих потоках было много разного, но среднеазиатов больше всех. Они как будто вышли все из-под земли на свет Божий, женщины в ярких платках несли на руках улыбающихся детей, ели мороженое, громко и страстно о чем-то говорили. Сколько их было? Тьма. Все стройки с растущими как грибы домами, все дворы, все фабрики и больницы, почты и морги, мусорные заводы и заводы, консервирующие в железные банки любую дрянь, разродились этой толпой, и она вышла головой вперед, родилась, задышала, дала ландшафту свой цвет.

Исаак был потрясен, хотя что тут удивительного: век великих переселений, черный Париж, желтый Лондон. В старые меха льется молодое вино, они еще выдержат и облагородят своим вкусом молодое брожение, никуда не денешься, эту реку вспять не повернешь.

Людской поток на улицах закипал и растекался в разные стороны, одни покупали телефоны и дешевые игрушки детям, другие нюхали в лавках поддельные духи, мужчины эти были учтивы, научены долгими годами проживания в столице, учтивы, но решительны, и главное, на улицах была слышна только их речь — не настырная, не злобная, но какая-то воронья, грубая, с гортанным клокотанием. Из их мобильных разносились вместо звонков песнопения муллы: «Красиво поет, — говорили они в ответ на немногочисленные косые взгляды, — красиво поет и духовно».

Тамерлан вошел в комнату, где его ждал Исаак, и долго не садился. Он встал посреди комнаты, скрестил руки на груди и внимательно осмотрел просторный номер отеля. Нур выступила гарантом полной взаимной конфиденциальности.

— Если бы ваша сестра не попросила меня, я бы не пришел. Европа заражена смертельной заразой и умирает, — спокойно проговорил Тамерлан, — но ваша сестра — святая женщина, и я не мог ослушаться ее.

— Вам не нужна слава? — старался попасть в его интонацию Исаак и нажал на кнопку диктофона.

Тамерлан покосился на диктофон и кивнул головой: