Пангея

Услышав эти слова, Лот вспомнил о Иерусалиме. О городе, который сильно манил его и в котором он ни разу не был. В чем же сила этого места? В опоре на три ноги, которые всегда найдут плоскость, три веры в одного Бога? Что может быть устойчивей? Он вспомнил и о Платоне, но постарался поскорее спрятать эти мысли и от себя, и от Тамары. Спрятать сына и мысли о нем — единственное, что могло его спасти от нее. Но была ли опасность? Лот знал, что Тамара не желала царственного положения ни для кого из дочерей, она жалела Клавдию, убивающую свою молодость интересом к политике, значит, Платон ничем не был ей опасен. Разве что неприятен самим фактом существования. Но убивать пятилетнего, зачем? Или строить против него козни? Нет, опасности не было. Но он все-таки прятал его, прятал на всякий случай.

— Мне говорили, что вы сказочно умны, — обратился Лот к Рахиль, которой, перед тем как она прошла в его просторный кабинет с видом на Лобное место, были оказаны царские почести. Она пробралась сюда через пеструю многоголосую барахолку по другую сторону площади.

В приемной ее усадили в мягкое кресло, принесли любимый, с цветком лотоса, зеленый чай, подали ломтики вяленого ананаса в пудре из белого перца и включили завораживающе попискивающий ионизатор воздуха.

— Дышите поглубже, — вкрадчиво посоветовала секретарь канцелярии, — ионы дают нам свежесть молодости. И пейте спокойно, он подождет.

Рахиль справилась с изумлением и сделала, чуть не обварив десна, два спешных больших глотка. Вдохнула полной грудью воздух и достала пудреницу. Тут на порог кабинета вышел хозяин, как будто невзначай, но на самом деле, конечно же, специально, чтобы лично встретить ее:

— Я очень ждал вас, — сказал Лот с порога и улыбнулся.

Рахиль шокировала его улыбка, повисшая концами вниз. Зачем он так улыбается, если знает, что это не идет ему?

— Благодарю, — низким голосом ответила Рахиль. И вошла вслед за приглашающим жестом руки в кабинет.

— Мне говорили, что вы сказочно умны, — сказал Лот, — а вокруг меня нет ни одной умной женщины.

— А как же ваша жена? — делано удивилась Рахиль, — говорят, это она управляет государством, а не вы.

— Государство — это я, — пошутил Лот, — закуривайте, не стесняйтесь… Я и сам покурю с вами, хотя мне и не велено.

— Вам не велено? — подыграла Рахиль. — Кем, женой?

Лот встал с кресла, повернулся к ней спиной, подошел к окну и замолчал. Он как будто забыл о ее присутствии.

— Что вы думаете обо всем этом? — через долгую паузу спросил он. — Скажите мне.

— Я думаю, — ответила Рахиль, ничем не выдавшая ни своего интереса к беседе, ни малейшего нетерпения или любопытства, — что вы всем нам должны сказать что-то очень важное.

— Что же?

— Ну, например, что вы — необыкновенный герой. Что вы придумали наш алфавит, альфу и омегу — в переносном смысле, конечно. Что вы все знаете про каждого из нас.

— Я спросил вас о заговоре, — Лот хотел полоснуть ее этой фразой, как лезвием, но очень быстро почувствовал, что поранил только воздух, которым дышал, и ничего более.

— А… генералы… а что вы можете сказать им? Умрите за меня? А почему они должны за вас умирать? Кто вы вообще такой?

Лот как будто не заметил фразы.

— Кто еще принимает участие?

— Вы же все знаете… Впрочем… все те, кто не понимает, почему должны служить вам. Все.

— То есть я должен объяснить им?

— Нам, — поправила его Рахиль, — я ведь хочу тоже служить вам. И потом у вас мальчик, вы должны подумать о нем. Он в большой опасности.

Лот скользнул по ее лицу глазами и принялся что-то чертить на бумаге карандашом. Он снова как будто забыл о Рахиль и погрузился в работу. «Все с ней понятно, — решил он про себя, — она хочет причастности, и она ее получит. И я через нее получу причастность. Только не к власти, а к попытке отъема ее. Рашид, Рашид. Связался с евреями и проиграет им. Евреи всегда были в итоге сильнее арабов».

Он говорил с кем-то по телефону, вызывал секретарей, беседовал с посетителями. Вот в кабинет вошел Конон, прилизанный, по-особенному внимательный к Лоту. Он скосил на Рахиль удивленный взгляд, не понимая, что она здесь делает. Лот никак не обозначил ситуацию, и Конон был вынужден сделать вид, что ничего особенного не происходит.

Потом пожаловал Голощапов, бледный, с черными кругами под глазами, что равнодушно отметил и Лот: «Лицо потерял, серый весь!» Его сменил Лахманкин, вязкий, тугой, болезненный, с желтыми зубами и белками глаз, а потом к вечеру пожаловал и Кир, впрыгнул в комнату, как футбольный мячик, да так и скакал по комнате, пока не вышел вон. Все лупили глаза на Рахиль, плохо скрывая красноречивый немой вопрос.

— Шельмуешь против меня? — спросил Лот Конона, — смотри, цацки твои отберу, — добавил он как бы в шутку.

— Кого просишь, того и поддерживаю, — без тени улыбки ответил Конон, не переставая коситься на Рахиль.

Она хотела показать ему язык, но сдержалась.