Пани царица

Дом, в котором жили братья Стадницкие, помещался на Варварке, напротив дома Романовых. Прослушав, что поляков поголовно бьют, Стадницкие решили отсидеться под защитой крепких стен и заперлись. Московиты пытались сломать ворота, но не смогли, потому что поляки из окон и с забора поражали нападающих выстрелами. Тогда московиты разделились. Одни остались метать в окна камни и стрелять из луков, швыряя при этом зажженные факелы через забор в надежде поджечь на дворе какой-нибудь мусор и учинить пожар. Другие нападавшие кинулись к расположенной неподалеку церкви Максима-Исповедника, начали звонить напропалую и созывать толпу бить неприступных поляков. Народ начал сбегаться. Собралось его столько, что удалось прикатить невесть откуда две изрядные пушки. Руководил москалями невысокий рыжеватый человек в продранной красной рубахе. Лицо его тоже казалось красным – то ли взопрел до пота, то ли чей-то кровью перемазался. Хотели снять его пулею, да никак не могли достигнуть, словно заговоренного. Его красная рубаха мелькала то здесь, то там. Распоряжался он на диво споро, люди его слушались. Стадницкий глаз с него не сводил и понял, что именно он подал нападавшим мысль – взмостить пушки на дом Романовых. Оттуда хотели стрелять по осажденным. Москали обрадовались. Изготовились к стрельбе и, конечно, разрушили бы дом до основания, однако прибежали посланные от бояр, которые сами испугались затеянного ими мятежа, и остановили толпу.

Эту ночь Мартин не мог забыть все минувшие годы. Первое время после мятежа беспрестанно являлись ему жуткие кошмары, в которых рыжий человек в красной рубахе добирался до него и стрелял из пистоли прямо в его разинутый в крике рот… Мартин просыпался в холодном поту, с пересохшим горлом, не в силах унять стук сердца. Эта перемазанная кровью рожа виделась Мартину чуть ли не на каждом шагу, чуть ли не во всяком москале он находил сходство с предводителем разбойников…

Постепенно страшные картины померкли в памяти, тем паче что он стыдился собственного страха и старался таить его даже от самого себя. У него не было другого пути сквитаться с Шуйским и прочими поджигателями мятежа, в том числе с тем, в красной рубахе, кроме как примкнуть к смутьянам, которые терзали Россию. Он наслаждался тем, что месть его начала наконец осуществляться… И только сейчас его словно по лицу хлестнуло осознание: да ведь свою двоюродную сестру, в которую был когда-то юношески влюблен (а кто, скажите, не был влюблен в дочь воеводы сендомирского, ежели даже сам король Сигизмунд предлагал ей сделаться его любовницей, а царь московский Димитрий возложил на ее чело корону?!), он должен принести в жертву своей мстительности, своей озлобленности, предать ее, ничего не ведавшую, на заклание человеку, которого презирал и ненавидел?

Да, поляки уже смекнули, что собой представляет новый Димитрий, насколько он отличается от прежнего. Его презирали и ненавидели – его откровенно использовали для достижения своих целей: грабежа и разорения ненавистной Московии. А он, в свою очередь, использовал для достижения своих целей шляхтичей, прикидываясь избранником Божиим, царем и самодержцем.

Если Марина захочет играть в эту нечистую игру, она должна вступить в нее с открытыми глазами, рассудил Стадницкий. А может быть, она и без него все знает? Может быть, ей все равно, с кем делить трон и ложе, лишь бы это были царское ложе и царский трон?

У Стадницкого болезненно сжалось сердце, когда он увидел ее помертвевшее лицо и остановившийся взгляд. Итак, Марина ничего не знала… или знала, но боялась верить.

Исчезла веселая певчая птичка – теперь она больше напоминала раненого зайчонка…

Терзаемый жалостью, раскаиваясь в каждом своем слове, Стадницкий хлестнул коня и отъехал прочь от кареты.

Однако сопровождающие уже обратили внимание, что пан Мартин о чем-то говорил со своей двоюродной сестрой и, судя по ее лицу, сообщил ей весьма неприятные вести. Первыми заметили это воевода сендомирский и князь Мосальский, которые ехали рядом невдалеке, предаваясь приятной беседе: ведь они некогда частенько пировали да бражничали вместе в Кремле…

Они споро настигли карету, и Мнишек с тревогой спросил дочь, что случилось. Марина молчала как убитая, но Барбара таиться не стала и разъяснила, чем расстроил госпожу пан Мартин.

– Да скажите хоть вы ей, что это не так! – простонала она, умоляюще глядя на воеводу.

Однако тот не проронил ни слова. Конечно, проще всего заставить дочь взглянуть наконец правде в глаза… Пора уж! Сам-то Мнишек, пока стояли у Сапеги в Царево-Займище, успел дважды повидаться с «тушинским вором». Впрочем, хватило и одного раза, чтобы понять: это не Димитрий. И даже не его бледное подобие. Это совершенно другой человек!

Теперь Мнишек не переставая думал: как-то перенесет Марина встречу с «мужем»? Любовь к ней мешалась в сердце воеводы с ожесточением: подумаешь, какая разница, с кем спать дочери, если отцу обещано после победы над Шуйским выдать триста тысяч рублей серебряных и отдать во владение княжество Северское с тамошними четырнадцатью городами?!