Пани царица

То есть в том, что она молится, были уверены все: ее муж, свекровь, соседи, священник в церкви, которому она исповедовалась. Может быть, в этом был убежден даже православный Бог, которому она возносила молитвы. Стефка ничуть не сомневалась, что одурачила и его так же, как и всех прочих. Каков народ, таков и Бог его, рассуждала она, а более легковерного люда, чем русские, она еще в жизни не встречала.

А может, ей просто везло на простаков? Жалостливых, доверчивых простаков?

Сначала это была Ефросинья Воронихина. Да Стефка на ее месте на другой же день отравила бы наложницу, которую притащил муж! В колодец ее спихнула бы, угаром удушила! Уж нашла бы способ отделаться от соперницы и не навлечь на себя подозрения! Но Ефросинья оказалась настолько глупа и доверчива, что невольно тронула своей незлобивостью сердце Стефки. Вдобавок это была чуть не первая женщина, которая оказалась расположена к Стефке, жалела ее и любила.

До сей поры все особы одного с ней пола были для Стефки врагами: начиная с собственной матери, которая взяла да и померла, даровав дочке жизнь и оставив ее на попечении полусумасшедшего отца. Пан Богуславский, полунищий шляхтич, кажется, до конца своей непутевой жизни пребывал в уверенности, что у него не дочь, а сын, и пытался воспитывать Стефку скорее как будущего рыцаря, нежели как даму. Однако все его старания вдребезги разбивались о ту стихийную, природную женственность, которой была переполнена его дочь. Отец учил владеть саблею и метко стрелять – но строить глазки молодым, красивым панам и соблазнять их беззастенчивым, откровенным кокетством Стефку не учил никто – ее и учить не надо было! Удивительное сочетание черных очей и золотисто-соломенных волос, очень белой кожи и пунцовых губ приковывало взоры и очаровывало. А потом мужчина видел стройную шею и пышную грудь, тонкую талию, которой не нужны были никакие корсеты, и прелестную ножку, которую Стефка умела с намерением выставить… Она умела просто-таки из ничего смастерить себе наряд – пусть его можно было надеть только раз, а потом приходилось выбросить, но завистливые взгляды дам были ей обеспечены на целый вечер! А впрочем, все, что бы она ни надела, пусть самое простое платьишко, смотрелось на ней не хуже, чем те баснословно дорогие туалеты, которые привозили из Парижа для дочерей воеводы сендомирского, панны Марианны и панны Урсулы. При этом Стефка была далеко не дура: мгновенно усвоила под руководством отца Бонифация (на счастье, слишком уже дряхлого, чтобы поддаться ее всесильным чарам) латынь, научилась польской грамоте, писала без ошибок, отчего служила своему отцу секретарем. У нее был каллиграфический, необыкновенно красивый почерк, и, как это ни смешно, именно на почерк обратил внимание пан Мнишек, когда обедневший Богуславский обратился к нему с прошением устроить судьбу своей дочери. Сначала Мнишек был поражен красотой Стефкиного почерка, потом – необычайной прелестью ее очей, потом – удивительными способностями ее в постельных утехах… Воевода сендомирский, один из величайших бабников своего времени (недаром же он был первым другом Сигизмунда-Августа, который вообще слыл непревзойденным в этой области!), любил молоденьких девушек, а главное – он был человеком незлым и всегда старался устроить их судьбу. Сорвав цветок Стефкиной невинности, он попросил старшую дочь, панну Марианну, взять девушку к себе камер-фрейлиной, тем паче что пьяный пан Богуславский умудрился сломать себе шею, свалившись с лошади.

Стефка решила, что теперь ей до конца дней своих предстоит батрачить в постели на пана Мнишка, и приуныла. Невысокий, толстенький, лысоватый и чрезмерно торопливый, воевода сендомирский не понравился ей чрезвычайно! Она предпочитала высоких брюнетов, черноглазых и пылких. Впрочем, ей также нравились высокие голубоглазые блондины – лишь бы они тоже обладали должной пылкостью.

Стефке повезло. Пан Мнишек обладал некоторыми представлениями о порядочности, пусть и весьма своеобразными: во-первых, он никогда не пакостил там, где жил, кроме того, полагал, что, исполнив предсмертную просьбу пана Богуславского, он как бы заменил Стефке отца.

Теперь она была свободна от домогательств недостаточно пылкого воеводы – и вполне посвятила себя охоте за мужчинами. О такой глупости, как замужество, Стефка не думала: ведь она была бесприданница. Кроме того, нрав у нее был необычайно легкий – совершенно как у теплого весеннего ветерка! – Стефка жила одним днем: легко вспыхивала и легко остывала, легко отдавалась и легко расставалась, ей было страшно даже помыслить о том, что можно на целую жизнь привязаться к какому-то одному мужчине и лишиться счастья быть любимой столь многими красивыми панами.