Паническая атака

Проснувшись тридцать первого и осмотрев ногу, я почувствовал себя вдруг свободным от кошмара, незаметно душившего душу. Не надо больше преодолевать каждую секунду подступающее к горлу отчаяние и держаться молодцом, понимая, что завтра уже сделаешься стопроцентным кандидатом в покойники. Граница жизни, еще маячившая совсем вблизи, как стена комнаты, теперь отодвинулась практически в бесконечность. Кровать покачивалась от переживаемого мною счастья так, что жена, повернувшись во сне, припала щекой к моему плечу. Неудивительно, счастье как магнит притягивает.

Почему я сделался так уверен, что все позади? Размышления о природе композиции помогли мне. Судьба не могла мыслить как американский кинорежиссер. В голливудских фильмах спасение приходит не раньше последней секунды. Я не мог поверить, что рок будет так пошл, что нанесет удар в последний день моего страшного ожидания, да еще совпадающий с последним днем года. Так что, осмотрев колено и убедившись, что все по-прежнему, я не просто успокоился, я тихо возликовал.

И тут раздался телефонный звонок.

Наверно, теща, подумал я. Хочет поздравить с наступающим. Не то чтобы я горел желанием с ней побеседовать, но, с другой стороны, чем раньше отстреляешься с обязательными звонками, тем лучше. Осторожно переложив голову супруги на подушку, я побежал к телефону. Звонила не теща. Приятный женский голос интересовался, не Михаил ли я Михайлович. Кто бы это мог быть? Редакторша из какого-нибудь журнала или издательства? Только почему это 31-го числа?

— Это из травмапункта звонят. Вы пропустили уколы. Я тут на дежурстве, просматривала записи.

Сердце у меня, разумеется, упало. Не своим голосом я сказал:

— Ну, теперь уже нет смысла ведь делать?

Сказал так, в тайной все-таки и жаркой надежде, что она меня как-нибудь успокоит от полноты своего медицинского образования. Мол, месяц прошел, и теперь всякая опасность позади.

— Да, теперь уже бесполезно. — Сквозь ее тон просвечивало: раз уж болен, то уж болен.

Сволочь!

— Но вы зайдите расписаться.

— Как это расписаться?

— Ну, что вы по собственной воле отказались от прививки.

Я был не в силах выговорить ни слова.

— Если сегодня не сможете, заходите второго числа. Тут будет дежурство.

— С наступающим! — прошипел я.

Получается, что для официальных структур я уже мертв. От меня им нужно меньше, чем от паршивой овцы. Всего лишь несколько букв — ровно столько, сколько поместят потом на надгробном камне. Только там еще и циферки добавят. По крайней мере, почему-то мстительно подумал я, в этом омерзительном 2002 году я не умру. Даже если прямо сейчас лопнет мой шрам и загорится огнем, до следующего года я дотяну.

В этом месте я нырнул с поверхности нахлынувшего страха в глубину, где рассчитывал, как всегда, встретиться с собою же, криво усмехающимся всем этим умственным спекуляциям и кривляниям. И никого не встретил. Оказывается, я весь, на всю свою глубину, состоял из мутного томления, и даже кривой усмешки не имел в противовес ему.

Вот тут-то мне стало страшно по-настоящему. Так страшно, что я даже закричал. Крик я перехватил, перекусил, так что его тонкие кости заскрипели на стиснутых зубах. Не хватало еще Ленку испугать!

— С Новым годом, с новым счастьем!

На мутной волне тяжелого опьянения я проскочил из 31-го числа сразу в 3-е, и главная заноза сама собой вышла из раны. Правда, иногда накатывало, особенно когда сознание ненароком натыкалось на какое-нибудь «собачье» воспоминание. Как выяснилось, дороги, по которым брели мои мысли, были просто усыпаны ими. И если вдруг мне начинало казаться, что нога чуть ниже левого колена чешется, я вздрагивал и замирал, и менялся в лице. Находившийся рядом человек озабоченно спрашивал, что со мной?

Но день ото дня реакция притуплялась, накаты страха становились не столь цепенящи. Но, с другой стороны, я никогда не посмел бы сказать себе, что рана зажила полностью, бесповоротно. Да, она о себе почти не напоминала, но и забыть ее было нельзя.

И вот восьмого мая я почувствовал канун полного освобождения и сделался окончательно спокоен. И говорил себе это, уже не боясь сглазить. Воистину, наступал день победы!

Девятого мая я проснулся от стука. Стук был гулкий, от него сотрясался весь дом. И почему-то от него же одновременно и страшно тошнило, хотя при этом чувствовалось, что нечем. Так что вставать нет смысла. Не из-за этого же стука! Стук был ритмичный, но с регулярным перебоем: три удара — пауза, три удара — пауза.

Да что же это такое?!

Я открыл глаза. Ничего не увидел и еще меньше понял. Было темно. Я не ослеп, просто ночь. Видимо, самая середина. И тут я бросил размышлять о времени. Я понял, откуда стук. Это грохотало мое собственное сердце.

Три удара — пауза, три удара — пауза. Я нащупал пальцами правой руки левое запястье. Слух меня не обманул. Четвертый удар куда-то пропадал. Вместо него — мгновенное ощущение пустоты в груди. Пустоты и холода.