Панихида по усопшим (ЛП)

Слова были произнесены тихо, но его не покидал явный прилив уверенности, что кто-то должен там быть, кто-то явно пытался остаться незамеченным. И кто-то был там до самого последнего времени. На столешнице лежал нож, обмазанный липким маслом и джемом, стояли единственная тарелка, усыпанная крошками от тоста и большой бокал с холодной чайной заваркой на дне. Скорее всего, остатки завтрака Лоусона. Но вдруг дрожь страха прошла по позвоночнику Морриса, – он заметил, что электрическая плита была включена на полную мощность, ее спирали прямо полыхали оранжево-красным светом. Тем не менее, вокруг было то же самое жуткое спокойствие, как и раньше, только механическое тиканье кухонных часов еще больше подчеркивало повсеместное молчание.

По коридору он спокойно прошел к широкой лестнице, и легко, насколько только мог, поднялся на площадку второго этажа. Только одна из дверей была открыта; но и этого было достаточно. Черный кожаный диван располагался вдоль одной стороны комнаты, а пол полностью покрывали ковры. Он бесшумно пересек комнату и дотронулся до выдвижной крышки стола у окна. Она была заперта, но ключ лежал сверху. Внутри он нашел два аккуратно исписанных листа бумаги, на которых был написан текст предстоящей проповеди; сверху лежал нож для разрезания бумаги, с любопытной рукояткой, оформленной в виде распятия, его режущая кромка, как показалось Моррису, была невероятно (и возможно напрасно?) острой. Он подергал ящики слева – все они, скользя, открылись, и все они, по-видимому, были предназначены для каких-то невинных функций; и то же самое – верхние три ящика справа. Но самый нижний был заперт, а ключа от него нигде не было видно.

Предвидя в перспективе наличие некоего охранного устройства, Моррис предположил, что упрямство замков и запоров можно будет сломить с помощью небольшого зубила, которое он теперь и вынул из кармана. Ему потребовалось не более десяти минут, но когда, наконец, нижний ящик был открыт, окружающие продолговатые боковины были безнадежно испорчены сколами и трещинами. Внутри лежала старая коробка от шоколадных конфет, и Моррис уже снимал обвязывающие ее крест-накрест резинки, когда небольшое звук заставил его глаза расшириться от ужаса.

В дверях стоял человек с лицом, намыленным пеной, его правая рука держала кисточку для бритья, левая сжимала несвежее розовое полотенце. На секунду Моррис почувствовал шок, который частично парализовал его, потом ужас, потому что его первым впечатлением было, что этот человек сам Лоусон. Тем не менее, он знал, что ошибается, и логика, мгновение назад грозившая распасться на молекулы, стремительно восстанавливала свои позиции. Мужчина был примерно такого же роста и телосложения, что и Лоусон, да. Но лицо его было изящнее и в волосах было больше седины; и голос человека, когда, наконец, он заговорил, не был голосом Лоусона. Манера выражаться, казалось, должна была замаскировать любопытную комбинацию культурности и грубости:

– Могу ли я спросить, что ты здесь делаешь, приятель?

Моррис, наконец, узнал его. Это был один из бродяг, которые иногда собирались на Бонн-сквер. Действительно, Лоусон приводил его в церковь несколько раз, и шепотом передавался слух, что между мужчинами была связь. Но никто даже и не подозревал, что этот человек был братом Лоусона.

В Борнмуте ярко светило солнце на ясном небе, но день был холодным и ветреным, и Бренда Джозефс, сидя в открытом шезлонге, позавидовала другим отдыхающим, которые устроились под защитой полосатого забора. Она чувствовала холод и скуку, – но больше всего ее обеспокоила маленькая ремарка Гарри: «Жалко, что Моррис не смог поехать». Это все. Это все…

Мальчики носились вокруг с феноменальной энергией: играли в пляжный футбол (это Гарри организовал), плавали в море, карабкались вверх и вниз по скалам, поглощали колу, жевали бутерброды, хрустели чипсами, а затем лезли обратно в море. Но для нее это был пустой, бесплодной день! Она была официально «медсестрой» на этом пикнике, на тот случай, если кто-то почувствует себя больным или оцарапает колено. Но она могла бы провести весь день с Полом. Весь день! Без какого-либо риска. О, Боже! Она не могла не думать об этом…

Чем дальше клонилось к морю заманчиво мерцавшее солнце, тем сильнее грохотали волны у береговой линии, разлетаясь каплями тяжелого тумана. Это был неподходящий день для начинающих пловцов, но очень веселый для мальчиков, которые с огромным удовольствием без устали прыгали среди волн, и Лоусон с ними, – белокожий, как рыбье подбрюшье, – он смеялся с ними и брызгался, такой счастливый. Все это казалось Бренде совершенно невинным, и она ни за что не смогла бы поверить в реальность мерзких сплетен о нем. Не то, чтобы она сильно любила Лоусона или, наоборот, сама ему нравилась. На самом деле она думала, причем уже не раз, что Лоусон должен что-то подозревать о ней и Поле; но он об этом ничего не говорил… пока.