Паниковский и симулякр

Большой Культурный Империализм имеет две стороны. Кроме отождествления языка, литературы, народа и государства в одно нерасторжимое целое, он выражается ещё и в секционно-дисциплинарном построении системы воспроизводства знания. Египтологи или русисты — это замкнутая в себе каста специалистов, определяемых строго установленным набором знаний (знанием языка первоисточников и т. д. и т. п.), в свою очередь подразделяемых на мелкие касточки специалистов, к примеру, по древнерусской литературе, по 18 веку, по советской литературе 30-х — 50-х гг. и т.п. Не дай Бог специалисту из другой касточки, не говоря уж о другой большой касте, забрести на эту территорию. Накинутся, как бультерьеры, и загрызут. Фуко и Деррида, нарушившие в Европе эти конвенции, превратились в enfants terribles академического европейского знания, и злобное мнение “специалистов” (т. е. членов каст) об их работах — не редкость и сегодня. И оно, это мнение, строго говоря, совершенно оправдано. Человек, путешествующий в своём вопрошании поперёк каст, несомненно наделает множество ошибок, непростительных для узкого кастового профессионализма. Так уж устроена имперская академическая модель, что сама структура знания базируется на знании мельчайших деталей, вполне усвояемых только членами касты. Немыслимо “налётчику” со стороны усвоить эти детали мимоходом. А именно знание этих деталей и составляет для членов касты самоценность. Знание существует для самого себя, наращивание его массива — суть и смысл академической системы. И сколько ни обсуждай модную сегодня в европейских университетах тему “междисциплинарных исследований”, дело не сдвинется ни на шаг, ибо сама система знания устроена на основе моноэтнического империализма.

Этой модели отчасти противостоит другая, американская модель, в которой знание носит прагматический характер. Драган говорит об этой модели как об “инертной”. Достаточно сравнить американскую университетскую “инертность” с европейской, чтобы увидеть весьма существенные различия. Для американской модели в её основе важны, как мне кажется, не детали, важно решение, важна продуктивная собранность фрагментов знания из разнообразных дисциплин для какой-то практической цели. Этому соответствует подвижная структура организации подразделений внутри частных (т. е. не зависящих от государства, в отличии от Европы) университетов, где соединение специалистов из разных дисциплин и образование новых, невиданных наук (вроде gender studies) — норма жизни. Открытость учёных, знающих разное и о разном, друг другу — беспрецедентна для Европы. Фуко чувствовал себя в американских университетах куда уютней, чем среди “коллег” в Париже.

Разумеется, сама модель Университета, придуманная в Европе для совсем других целей, изо всех сил сопротивляется такому своему использованию, и следование американских русистов и славистов своим европейским собратьям по пути моноэтнического империализма — тому пример. Но и здесь можно заметить, что структура славистских штудий в США куда более мобильна и открыта осмыслению практических изменений, происходящих в Восточном Блоке, по сравнению с европейскими секциями славистики.

В этой системе инкорпорирование осколков дискурса Деррида, Фуко и им подобных не выглядит в такой степени одиозно, как в Европе. Лишь бы студенту, от которого профессор серьёзным образом зависит (в отличие от Европы), всё это дело понравилось и стало понятно. Как следствие — карнавализация всех этих сюжетов, вроде деконструкции, неизбежная, когда очень большие идеи нужно вложить в очень маленькие головы, конкурируя при этом с усвояемостью чипсов и попкорна. Когда эта карнавализация доберётся до славистики (а процесс уже пошёл) — не думаю, что Саша с Драганом обретут счастье.

У обеих систем есть свои достоинства и недостатки. Академическая система даёт высококлассных специалистов узкого профиля, не смеющих и не желающих соваться на территории чужих каст. Прагматическая система даёт подвижный ум, способный чутко реагировать на новое и необычное, но часто — весьма поверхностное знание о том или ином предмете, который специалист обязан знать по роду своих занятий. Американские книжки по славистике часто смешны для европейцев (и русских в том числе) своей поспешностью в обобщениях и слабостью в знании фактов. Но воспринимать их, вероятно, необходимо в более широкой перспективе, в которой весит уже не подготовка отдельной касты, а мобильная организация знания в целом, мелкой частичкой которой служат “славистские исследования”. Нельзя, однако, не заметить известную зависимость смены моды в “междисциплинарных исследованиях” в американских университетах от того нового, что придумывают в Европе — пусть и вопреки европейской академической системе (сравнительное наукознание, деконструкция — примеры хрестоматийные). Хотя, кажется, ситуация сегодня начинает немного меняться.