Панк-рок для мёртвых

Запнувшись за что–то, я упал на спину, оно остановилось, наклонившись и разглядывая меня — видно, думало, что оторвать первым. «Боже мой, я уже не смогу подняться, что же делать?» — метались как тени, отчаянные мысли. Я хотел было закрыть глаза, но не смог, они сами открывались еще шире, и ловили каждое движеньице урода: вот он коснулся груди, вот почесал черную бородку. Я ждал, а он и не думал жрать меня, видимо, растягивая удовольствие. Действия его какие–то обыденные и усыпляющие страх: отжал волосы, хмыкнул, поправил грязную рубаху. Вот только воняло от него жутко — сырым разложением. И глаза все такие же огромные и морозящие.

Он вдруг потянул руку с черными когтями и открыл рот!

— Нее–ет… — прошептал я, закрывая лицо руками и скорчиваясь.

— Ну, ты долго будешь валяться, как там тебя? — грубо пихнуло меня в бок, уж не знаю что — то ли голос низкий и хриплый, как у блэк–металлиста, то ли нога.

— Жри меня скорей, не мучай, — попросил я не открывая лица.

— Да пошел ты, жрать мне без тебя нечего! — презрительно сплюнуло оно: — Я те сказал — вставай, значит, вставай! И вообще, я тебе не «оно»! Че, думаешь, если помер, значит, не мужик? У меня все на месте, можешь не сомневаться! — глумилось оно, а я все еще боялся взглянуть.

— Ой, и за…л ты меня! — выругалось оно (или он?) плюхаясь рядом со мной в траву.

— Давай уж, лучше покурим!

— У меня сигарет нет, — нерешительно начал я, голос сел от пережитого. И вправду, так не к месту накатило желание — курить!! Когда я последний раз затягивался? — не помню!

— У меня есть, только не здесь! Щас будет!

Говорил он так просто и спокойно, что я решился и осторожно отнял руки от лица. Парень лежал рядом со мной в траве — мертвец как мертвец, длиннющий, худощавый, в кости пошире меня (а уж это не трудно, я глист еще тот), волосы мокрые и грязные по плечам путаются. Он повернул голову и глянул на меня — снова передернуло от его злых глаз. Чистый блэкушник, только одет как хиппарь–нарк, и рожа…. А че рожа, просто corps–up, не видал я что ль, таких? Да подумаешь, еще один мертвец! Только пусть не смотрит на меня… Он зло ухмыльнулся, и отвел глаза.

— Вот и сигареты! — ткнул пальцем в небо. Недавний упырек сбросил ему на живот пачку и зажигалку, стрельнул глазками надо мной, и исчез в ночи. Мы закурили.

— Ну, как тя там звать–то, урод? — равнодушно бросил он.

— Шут меня звать. И я тебе не урод, а нормальный панк! — вдруг взбесился я.

— Да уж, уродов и почище тебя видали!

— В зеркале? — приперло съязвить.

— А ты как думаешь? — и снова проел во мне глазами дыры.

— О, Господи? — зажмурился я.

— Ага, вот то–то и оно, — рассмеялся он. — «I hate myself, i wont to die!» — пропел дрожащим голосом, куражась. Меня это больно задело — ах ты сволочь! Да кто тебе позволил на самое больное место мне гадить?!

— Во–во, позлись, позлись еще! — ржал он, стегая по душе. Потом резко заткнулся, а я уронил сигарету, дернувшись — пальцы обжог.

— Слышь, Шут, а чё ты приперся вообще сюды? — нарушило оно молчание. Я никак не мог думать о нем в мужском роде — слишком непонятное и неопределенно страшное.

— Ну, и? — выжидательно вперилась в меня эта гадость.

— А? Я … Э–э–э, ну… — завел, сам себе удивляясь — о чем это я?

— Я говорю, вот ты приперся сюда, и чё? — втолковало оно, как придурку.

— Я? — и тут до меня дошло: — А ты, типа, и так не в курсах? Вы ж здесь все мысли читаете.

— Ой–ой, просёк! — и, запрокинувшись, уставилось в небо. Помолчали.

— Ты мне правду скажи, ведь нифига тебе этот «Харлей» долбаный не нужен, отговорки! С таким же успехом мог бы и в Америку свалить, стопом!

Мне казалось, сейчас оно заржет, но почему–то, видимо, сочло за лучшее промолчать. И я тоже. Не буду ничего говорить. А то вдруг поможет?

— Не, Шут, я тебе так скажу! — он сел рядом со мной, впрочем, взгляд направив на костер — наверное передумал пугать.

— Лучше выпьем и споем, а?

И он щелкнул пальцами, к нему тут же подбежала девушка — очень–очень красивая, бесподобно красивая девушка, в рваном где надо платьице, которое видимо не стирала пару веков. Волосы некогда золотые, лицо бледное как и у всех, стеклянно–синие глаза. В каждой руке по больщущей кружке, полной браги — их она несла с заметной натугой, хотя учтивой улыбки с лица не спускала. Бедная мертвушка — на животе большая, черная, обгрызенная какая–то рана.