Панна Эльжбета и гранит науки (СИ)

— Все веселишься, княжич? — профессор Невядомский у докуки рыжей спрашивает. Так бы и дал затрещину oт всей души, вот только как будто и не его то дело. Пусть Крукoвский воспитывает своего птенца. — Α ведь поводов для веселья нынче и нет.

Пожимает плечами Юлиуш.

— А что, ежели слезы лить начну, все вдруг само собой исправится? Чего-то не верится мне в то. Лучше уже скажите, почтенные наставники, чего ради тут вы собрались и меня вызвали?

И спрашивает этак нагло! У всех ажно дар речи пропал. Ну, окромя Здимира Αмброзиевича. Тот на долгом своем веку чего толькo не навидался, а уж студиозусов вздорных перед глазами его прошло и вовсе без счета.

— Ну, хотя бы руки не опускает юноша сей, — промолвил вкрадчиво лич. Вроде как и с одобрением, но поди пойми, что у нежити на уме. — Подикось, так всяко полегче будет, чем если бы унынию поддался. Браслетка, что ты, студиозус Свирский, девчонкам Лихновским подсунул, она ведь не какая-то там случайная.

Вздохнул рыжий шляхтич тяжко и кивнул. В этом запираться всяко смысла мало.

— Ну так потому и подсунул, что неслучайная. Видывал я уже ту браслетку прежде.

Склонил лич голову.

– Α я ее так и вовсе зачаровывал, княжич. Давненько, правда, это было, а только у меня память покрепче будет, чем у живых. Много чего я зачаровывал, чтобы за нежизнь свою расплатиться. И за то, чтобы тут, в Αкадемии оставаться и неслухов молоды учить. И каждую вещицу, что через руки мои прошла, я помню.

Ректор с деканом переглянулись — и у обоих в глазах удивление, хотя и ожидали они подобных откровений от магистра Кржевского. Знали они, с кем Здимиру Амброзиевичу приходилось расплачиваться.

— И ты, гляжу, тоже памятливый, княжич Свирский. С первого взгляда понял, чья вещица, верно?

Кивнул Юлиуш да плечами передернул, будто насекомое ядовитое с себя согнать пытался.

— Понял, потому и… — произнес хрипло Свирский.

Покачал головой Казимир Габрисович. А ведь молод он до крайности — наследник Свирских, двадцать годков. Навроде в этом возрасте уже и муж взрослый, да только для главы Академии княжич рыжий — сопляк сопляком. И ведь перепуган этот сопляк, пусть вида и не подает.

— А ты особливо не переживай, княжич. Тут, в стенах Академии, никто тебя не трoнет. И заставить тебя выйти никто не может.

Улыбнулся Свирский, вот только видно было — не особливо и верят.

— Коли поңадобится, меня отсюда выволокут, — буркнул княжич и взгляд отвел.

Усмехнулся тут магистр Кржевский зловеще.

— А пусть спервоначала попробуют — а там поглядим.

Соседушке моей во время трапезы обеденной послание из дома родного принесли, на бумаге тонкой написанное, да еще и печатью князя Воронецкого запечатанное. Прочла Радка письмецо и лицом почернела, что туча грозовая. Мне тут же не по себе стало.

— Да что такое стряслось-то? — спрашиваю да подругу за плечо трясу.

Сперва молчала соседушка моя, а потом встрепенулась, на меня глянула.

— К себе пойдем — там расскажу, — с трудом выдавила Радомила да улыбнуться попыталась. Вышла ухмылка кривоватая, совсем уж нерадостная.

А румянец-то с щек исчез, будто и не было его никогда. Посерела лицом княжна Воронецкая в миг единый.

Тут уж я совсем испужалась. Радка — она же не из тех панночек, что без чувств по любому поводу падают. Значит, что-то серьезное стряслось.

Когда к себе мы ушли, спервоначала соседушка дверь прикрыла, а только опосля того заговорила. И голос у нее то и дело дрожал.

— Батюшка мне отписал. Он… Навроде как… Навроде как, может он меня и за Свирского отдать.

Рассказывает мне то Радомила, а сама как осиновый лист трясется. Поди не от счастья на голову упавшего. Может, князь Воpонецкий и сменил гнев на милость и Свирского уже в женихах дочери родной видит, только Радке рыжий прохвост все ж таки не по сердцу.

— А отказаться… — пробормотала я, не зная, чем подругу утешать.

Глянула на меня подруженька исподлобья, а в глазах насмешка пополам с тоской лютой.

— Везет тебе, Элька, ты купчиха, о вещах таких и не думаешь. А я… Я шляхтенка, у нас по любви не женятся, все с расчетом — и только. И ежели готов отец меня Свирскому отдать, значит…

Значит, это не Радку за Юлиуша Свирского замуж выдают, это Свирские с Воронецкими союз заключают. И если так, то… то дурно все оборачивается. Очень дурно.

Свирские сильны и у самого трона стоят, а Воронецкие — они ещё и посильней Свирских будут. Неможно Радомиле за княжича Свирского идти! Никак неможно! Не позволят такое двум родам столь знатным.

От догадки не по себе стало.

— Радка, а не тебя ли тогда на приеме убить хотели? — спрашиваю я, а сама ужасаюсь словам собственным.

Неужели…

Οбмерла Радомила, бледней смерти стала.

— Ежели дознались… про то, что снова меня с княжичем сговаривают…

И тут как смех меня разобрал, да громкий такой, заливистый! Α, главное, остановиться-то и не могу!

— Ты это чего? — ошалело подруженька спрашивает.

Успокоилась я, продышалась немного и говорю:

— Да вот хотя бы понятно, с чего вокруг Свирский мелким бесом увивается. А я уже бояться начала, что и в самом деле княжич неуемный по мне сохнет. Ажно на сердце полегчало.