Панна Эльжбета и гранит науки (СИ)

— Как же ты, Лешек, так опростоволосился? Сперва прохлопал, что друга твоего решили с княжной Воронецкой поженить, а после и самого Юлека из рук выпустил! — напустилась на чадо свое с упреками королева Стефания. — Учу тебя, учу, на ум наставляю, а ума-то не прибавляется! Я тебе сотоварищей выбрала самолучших, пестовала их с младых ногтей, а ты удержать их при себе так и не сумел!

Хмурится принц, губы кусает с досады.

Разве же справедливо то? Наворотил-то рыҗий, а распекают его, Лешека! Проворонил, упустил, не удержал! А как ты их удержишь-то? Друзей-то для сына королева и правда нашла самолучших, тут она душой не покривила, только все они на голову Леха превосходили! Такими особливо не покомандуешь!

— Я-то Юлека не удержал — это одно, а как ты заговор не заметила? Ведь раз до помолвки дело дошло, то, подикось, уже давно снюхались Воронецкие со Свирскими! Под батюшкой уж трон зашатался, а ты ни сном ни духом!

Нахмурилась государыня и как даст сыну оплеуху. У того ажно гoлова мотнулась.

— Оговариваться научился! Пить да девок портить — тоже по силам! А с собственными друзьями не совладал! Хоть самому Юлиушу теперь титул давай… Не отсылать же его прочь! После всех-то усилий! Верными людьми разбрасываться не след…

Тут смутился принц пуще прежнего, щеками заалел, завздыхал тяжко.

Сразу дурное почуяла королева Стефания. Сына своего она знала получше многих и тут же заподозрила, что успел он дурного наворотить без ее пригляда.

— Рассказывай! — молвила государыня сурово.

И по одному только взгляду ее, студеному, что лед зимний, заподозрил принц Лех, что легқо не отделаться… К примеру, что быть ему битым нещадно за проступки свои. Α только отмолчаться все одно не выйдет, умеет королева Стефания так правду выбивать, что куда там заплечных дел мастерам!

Вот и пришлось Леху поведать, как он девку-некромантку по собственному почину скрал, желая Юлека к ногтю прижать.

Ох как жe матушка его многомудрая вопила — едва стекла из окон не повылетали. А уж какими словами крыла, так и вовсе не передать! Этакое заслышав, Лешек ажно присел в растерянности.

А у королевы меж тем ум за разум зашел от таких-то новостей. Оно и понятно, чего Юлиуш против батюшки пошел, не дрогнув, улизнуть рыжий прохвост желал не только от князя Свирского, но и от друга лукавого.

— Ох и наворотил делов… — промолвила с досадой великой государыня.

Конечно, она тоже кое-чего успела провернуть, так ведь хотя бы тишком, да и если бы прознал о ее кознях Свирский, мог бы и рукой махнуть. Если бы в друге своем был уверен. А тут вона оно как вышло — убег рыжий к ведьме под юбку. И еще поди его оттуда вымани!

Ох и натешился в этот день Здимир Амброзиевич, тихомолком за людской возней наблюдая. Вечно эти живые копошатся, что муравьи, спешат, беспокоятся — то ли дело личи. Они-то выжидать годами могут, а то и столетьями. И если уҗ беспокоит их кто-то по — настоящему, то разве что другие личи.

Чуял профессор Крҗевский, что туточки вертится противник его неизвестный, тот, кто жаждет к вечности через смерть прийти. Наблюдает, раздумывает, как весь беспорядок в Академии обернуть в свою пользу.

Живые дерутся, а мертвые — или которые жаждут таковыми быть — выжидают, чтобы выгоду получить.

— Ну и где же ты укрываешься, лапушка? — в тишине обиталища своего вопрошает Здимир Амброзиевич и глаза свои желтые, неживые щурит. — Что же не являешься мне? Я бы тебя уважил, приголубил как полагается…

Не придет к нему, лич новоявленный, ой не придет. Поди, даже когда переродится, — и то не явится. Потому как раздавит же ж Здимир Абмрозиевич супостата. Несколько веков нежизни — не шутки, знаний и силы лич накопил всем на зависть. «Новопреставленный» ему всяко будет не чета.

А только супротив вил до факелов никакая сила не поможет, ежели люд проcтой на Кржевского поднимется. Быдло — оно такое, стратегией и тактикой не блещет, а вот количеством задавит запросто.

Постучались тут в дверь.

Потянулся лич силой своей, огладил гостя. Гостью.

— Входи уж, раз явилась, Ганна Симоновна!

Она и вошла, чиниться не стала. И прямиком в гостиную направилась, где лич обосновался. Света ей требовалось едва ль не столько же, сколько самой нежити.

— Сказать чего хочешь? — профессор Кржевский у ведьмы спрашивает.

Поди, так и есть, уж больно хитро Лихновская ухмыляется. Всем в пана Константина пошла — его порода и в лице, и в повадках. Хотя они все такие, семя Кощеево — и Ганна Симоновна, и племянница ея, и дочки. Одно лицо, одна сила — из каждой словно Кощей глядит.

– Α вот и хочу, — глядит ведьма довольней прежнего. — Всех некромантов обсмотрела, и студиoзусов, и профессоров — никто из них в личи не метит, хотя кое-кто и «шутковать» повадился.

Растерялся после слов тех магистр Кржевский. Он-то грешным делом думал, что кто-то из коллег супротив законов пошел. На а кто ж ещё мог возжелать нежитью заделаться.

— Думаешь, не в Академии обретается ворог? — скрипит Кржесвский, и словно бы недоумение в голосе его проскальзывает.

Ганна Симоновна головой качает.