Читаем Панна Мэри полностью

Панна Мэри

Но глаза Сфинкса сожгли смерть, как сожгли перед тем царственные шествия. И опять ничего — только пустыня…

— Боже! Боже! — стонет Мэри, — избавь меня! Освободи!..

Холодный пот каплями стекает по ее лицу. Она заламывает руки вдоль скалистой стены, плачет и зовет… Молчание ее убивает… Ее убивали каменные боги, которые смотрели на нее недвижными ликами… Она начинает кричать: «Говорите!.. Не молчите!..»

И вот ее охватывает такое отчаяние, что она начинает биться головой о стену… Брызнула кровь…

И она очнулась, хотя это не был сон. Очнулась с головой, свесившейся с кровати, с упавшими на пол волосами, вся в холодном поту. Заслонила рукой глаза… Ей все еще казалось, что на нее смотрят злобные звезды-глаза Сфинкса и жгут на ней рубашку.

Безумный ужас охватил ее.

Она зажгла свечу и спустила сторы. Но свет резал глаза, и она опять потушила свечу. Темнота стала успокаивать ее, и снова стал ее укачивать сон. Но сон опять перешел в какие-то полусознательные грезы. Мэри казалось, что она в каком-то лесу; совсем голая, только волосы закрывают ее всю, до самых пят.

Какой-то чудовищный лес… Папоротник в рост человека, незабудки достают до пояса. Желтые астры с головками, огромными как листья лопуха, смотрят на нее зловеще и тревожно. Еще какие-то цветы, какие-то растения, которых Мэри никогда не видела наяву. Все дышит каким-то удушливым ароматом, особенно розы, которые больше ее головы, и от которых струится знойный и пряный запах… Эти розы, белые, розовые, желтые, лиловые и почти черные, переплетаются друг с другом, образуют что-то живое, подвижное, наделенное собственной волей… Над лесом папоротника и цветов поднимается лес деревьев, — верхушек их не видно, они закрыты сводами ветвей и листьев. Ночь. Сквозь щели сводов пробивается кое-где металлический свет луны.

Лес молчит.

Вот из-за чащи вековых стволов и папоротника выглянула человеческая фигура, — но такая же чудовищная, как лес и цветы.

Голова человека, с лохматыми, всклокоченными волосами, похожая на голову льва; руки поросли короткой, густой шерстью. За толстыми, красными губами, — цвет которых она видит, как и краски растений, несмотря на мрак ночи, — блестят острые, белые зубы. Фигура приближается к ней и протягивает поросшие шерстью руки…

Отвращение и ужас, а в то же время какое-то желание заставляют дрожать голое тело Мэри. Губы чудовищного человека коснулись ее губ… Она хочет вырваться, но какое-то желание тянет ее к нему… И она падает в его объятия…

Это — тысячи, тысячи лет тому назад… С тех пор моря залили суши, и суша выступила из лона морей… Это в каком-то первобытном мире, — но она чувствует себя тем, что она есть…

Голая, с сплывающими к земле волосами, она очутилась в этой первобытной пуще, среди удушливых роз, в объятиях первобытного человека. Но прекрасно сознает это… Вдруг пейзаж начинает странно меняться… Сквозь щели в сводах листьев и ветвей падает свет двух звезд, горящих над землей, — и в лесной пуще опять он — лик египетского Сфинкса.

Человек исчез, розы пригнулись к земле…

Вокруг песок, желтый, спаленный солнцем, бесконечное море песку… Его обнимает небо, бледное, пустынное, мертвенное, как песок… В бесконечной пустыне стоить каменный алтарь, а на нем горит огонь. Это жертвенник. Она стоит перед жертвенником на коленях, с кадильницей в руках, раскачивает ее, а дым плывет к небу волною, все выше и выше…

Какое-то страшное отчаяние наполняет ее грудь, и печаль ее так велика, что Мэри должна собирать все силы, чтобы она не придавила ее к земле и не заставила упасть ниц к подножию каменного жертвенника.

Какое-то страшное несчастие не то случилось уже, не то должно случиться. Она не отдает себе отчета. Из груди ее рвется молитва, но за кого и за что она молится — она не знает. Она должна молиться: что-то гибнет, умирает, что-то надо спасать, о чем-то просить. И она взывает к небу и хочет услать кадильный дым к самому небосводу, пустынному и мертвенному…

— Иегова! Иегова! О, страшный, простирающий мрак над миром — смилуйся!

— Иегова! Иегова! Не обагряй рук своих кровью, не разрывай перстами внутренностей!

— Иегова! Иегова! Пусть стопы Твои не попирают тело человека, не дави его грудь, не вступай на нее!

— Иегова! Иегова! Дыхание твое — пожар, Ты убиваешь, как заревный дым!..

— Иегова! Иегова! Кровавые руки Твои Ты вынул из внутренностей, отряхнул персты, брызнула кровь!

— Иегова! Иегова! Кровавые красные пятна падают на небо; с перстов Твоих струится кровь!..

Все выше вздымается дым кадильницы… Поднимается вверх туманным столбом.

— Иегова, жар моих уст!..

— Слезы моих глаз!..

— Боль моих жил!..

Она склоняет голову перед алтарем и поднимает ее снова.

— Мукой и смертью славословлю Тебя, Боже!