Панорама Времен

— Мы вскоре вернемся на свою родную планету, и когда прилетим, сообщим лидерам нашей расы о величии и славе человечества. Пролетая мимо вашей системы, мы решили узнать побольше о вашей звезде и вашем народе, которому дали жизнь ее ласковые лучи. Я чрезвычайно польщен вашим визитом. Уверен, что собратья мои польщены не меньше и могут лишь сожалеть о невозможности в полной мере выразить вам свою признательность.

С этими словами Джонатон перестал моргать и уставился на Рейнольдса.

— Вы уходите с ними?

— Нет, — сказал Рейнольдс. — Я хотел бы еще поговорить с вами наедине, если можно.

— Да, конечно, — сказал Джонатон.

Несколько визитеров возмутились и стали что-то высказывать Келли с О'Харой, но ничего не смогли сделать. Один за другим люди утянулись из переговорного зала в коридор. Последней вышла Келли.

— Не валяй дурака, — предостерегла она.

— Не буду, — сказал Рейнольдс.

Когда люди удалились, Джонатон позвал Рейнольдса в другое помещение. После непродолжительного перехода они оказались в той комнате, где всегда проводили встречи ранее. Джонатон, словно исполняя ритуал, проследовал к дальней стене и замер там в прямой позе. Рейнольдс улыбнулся ему.

— Благодарю, — сказал он.

— Не за что.

— За то, что солгали им. Я опасался, что их тупость возмутит вас. Я полагал, вы навешаете им лапши на уши в ответ, нагромоздите неправдоподобные вымыслы и тем оскорбите. Я недооценил вас. Вы очень хорошо справились.

— Но вы хотели о чем-то поговорить со мной наедине?

— Да, — сказал Рейнольдс. — Возьмите меня с собой.

Джонатон, как обычно, никак не отреагировал, но долгое время хранил молчание.

Потом наконец отозвался:

— Почему вы просите о подобном? Мы никогда не вернемся.

— Мне плевать. Я вам уже говорил. Я нетипичен для своей расы. Нет мне счастья здесь.

— Но разве можете вы считаться типичным среди нас? Разве обретете вы счастье среди нас?

— Не знаю. Но попробую.

— Невозможно, — ответил Джонатон.

— Но... но почему?!

— Потому что у нас нет ни времени, ни возможности возиться с вами. Наша миссия — отчаянная. За время нашего отсутствия родную планету могло обуять безумие. Необходимо спешить. Времени в обрез. Вы ничем не поможете нам. Сожалею, но вы сами знаете, что я прав.

— Я ведь научился разговаривать со звездами.

— Нет, — ответил Джонатон. — Не научились.

— Но я же говорил.

— Верньян говорил. Без него не смогли бы.

— Ответ окончателен? Больше мне не к кому обратиться? А капитан?..

— Я капитан.

Рейнольдс кивнул. Все это время он таскал за собой чемоданчики и коробки, а теперь придется отволочь их обратно. Домой? О нет, только не домой. На Луну.

— Вы не могли бы проверить, оставлен ли для меня челнок? — спросил он.

— Да, минуточку.

Джонатон грациозно удалился в коридор. Рейнольдс развернулся и стал оглядывать стены. Под его взглядом радужные узоры, казалось, снова затанцевали, начали кружиться и танцевать по собственной воле. Он почувствовал грусть, но не тоску. Скорей пустоту и одиночество. Пустота так долго была частью его, что он почти перестал осознавать ее присутствие. Но теперь осознал опять. Он понимал, не всегда отдавая себе в том отчет, что последние десять лет жизни провел в тщетных попытках заполнить эту пустоту. И даже больше, если так прикинуть: вероятно, всю жизнь он положил на поиски момента подлинной целостности. Лишь дважды приближался он к этому ощущению вплотную. В первый раз это с ним случилось на Марсе. Там он остался жив и наблюдал, а другие погибли. Там он не был одинок и не чувствовал опустошенности. Во второй раз — в этой самой комнате, с Верньяном. Лишь дважды за всю жизнь соприкасался он с истинным знанием, самую чуточку. Дважды за пятьдесят восемь нескончаемо долгих лет. Произойдет ли это снова? Когда? Как?

Джонатон вернулся, задержавшись на пороге.

— Пилот там, — сообщил он.

Рейнольдс направился к двери, готовый к отбытию.

— Вы по-прежнему намереваетесь посетить наше Солнце? — спросил он.

— О да. Мы будем продолжать поиски, попытки. Нам больше ничего не остается. Вы ведь не верите, даже после того, что показал вам Верньян: не верите, Рейнольдс, да? Я вас понимаю. Все мы... даже я... иногда сомневаемся.

Рейнольдс вышел в коридор и двинулся дальше. За спиной раздались быстрые шаги; он обернулся и увидел, что Джонатон идет следом. Он подождал чужака, и они пошли рядом. В узком коридоре им едва хватило места.

Рейнольдс не пытался продолжать разговор. Насколько он понимал, за краткое оставшееся им время разговаривать было не о чем. Лучше промолчать, рассудил он, нежели сказать слишком мало.

Воздушный шлюз был открыт. За ним Рейнольдс увидел прильнувший к потрепанному корпусу звездолета челнок.

Говорить было не о чем. Развернувшись к Джонатону, он произнес:

— Прощайте.

И при звуке этого слова впервые задумался, в какие обстоятельства принужден возвратиться. Более чем вероятно, что его снова объявят героем. Он станет медийной знаменитостью. Ну да ладно, слава штука преходящая, с этим можно смириться. Двести сорок тысяч миль — достаточное расстояние. Он был в безопасности.