Пансион

— Ничего, привыкнете! — во весь ротъ ухмыляясь, сказалъ губошлепъ. — А теперь слушай, другъ ты мой, Веригинъ, слушай въ оба уха и заруби у себя на носу: если будешь фискалить на насъ, тебѣ не жить!..

— Какъ фискалить? — изумленно спросилъ я. — Что это значитъ?

— Ты не знаешь, что значитъ фискалить?! Это очень похвально, молодой человѣкъ, только смотри не научись… Фискалить, почтеннѣйшій, значитъ наушничать Тиммерману или кому-нибудь изъ надзирателей, — передавать о томъ, что мы дѣлаемъ и говоримъ, жаловаться на насъ и тому подобное… прочее… Что бы ты ни увидѣлъ, что-бы ты ни услышалъ въ этой комнатѣ, храни все сіе въ глубочайшей тайнѣ, чтобы ни одна душа живая о томъ не знала, понимаешь? Иначе, повторяю, тебѣ не жить!.. Видишь эту руку?! — и онъ поднялъ къ моему лицу свою огромную, красную, съ обкусанными ногтями и довольно грязную руку. — Одно движеніе этой рукой, и отъ тебя ничего не останется, только немножко мокро будетъ…

Видъ этой руки невольно привелъ меня въ нѣкоторый ужасъ, смѣшанный съ отвращеніемъ.

— Будешь фискалить? Будешь? — между тѣмъ повторялъ Дермидоновъ, дѣлая страшную рожу, шлепая губами и обрызгивая меня слюною.

— Не буду! — прошепталъ я, нервно вздрагивая.

— То-то-же… смотри!

Губошлепъ разставилъ ноги и выпустилъ меня. Я пошелъ отъ него къ своей кровати.

— Стой! — вдругъ крикнулъ онъ. — Мою фамилію ты знаешь?

— Кажется, васъ называли Дермидоновымъ! — сказалъ я.

— Да, Дермидоновъ, понимаешь:- Деррмидоновъ! и повѣрь, у меня не даромъ такая стррашная фамилія. Трепещи! А этотъ вотъ кубарь съ насморкомъ, это Розенкранцъ, фрейхерръ фонъ-Розенкранцъ, изъ чухонскаго болота…

— Дуракъ! — отозвался Розенкранцъ, неистово сморкаясь.

— Ну да, и дуракъ при этомъ! — серьезно сказалъ Дермидоновъ. — Спасибо, братъ, что напомнилъ… А это вотъ, что поетъ изъ оперы «Волчья погибель», — это князь Борковскій. А тамъ, водишь, у стола, это — Людмила.

— Какъ Людмила? — въ невольномъ изумленіи спросилъ я.

— Такъ, Людмила, милочка, кисейная барышня… Антиповъ! — крикнулъ онъ:- а, Антиповъ!

— Что тебѣ, что? — отрываясь отъ своего писанья и обертываясь, разсѣянно спросилъ красивый блондинъ.

— Вотъ молодой человѣкъ не вѣритъ, что ты Людмила!

Блондинъ, какъ это ни было странно, только теперь замѣтилъ мое присутствіе въ комнатѣ. Онъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ остановилъ на мнѣ взглядъ своихъ прекрасныхъ голубыхъ глазъ съ блестящими зрачками, потомъ тряхнулъ головою и снова углубился въ писаніе.

— Это онъ сочиненіе пишетъ, міръ удивить хочетъ! Ахъ ты Людмила, Людмила! О, милая Людмила, всѣхъ радостей вѣнецъ… — крикнулъ Дермидоновъ и азартно докончилъ пошлое и непристойное четверостишіе, которое съ этого мгновенія такъ навѣкъ и запечатлѣлось въ моей памяти.

Наконецъ, мнѣ удалось подойти къ моей кровати. Я нашелъ узелокъ, привезенный Дарьей, и развязалъ его. Въ немъ оказалось нѣсколько свертковъ.

— Господа, рябчики! — вдругъ раздалось у самаго уха такъ, что я отъ неожиданности задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

Надо мной стоялъ и дышалъ на меня табачнымъ запахомъ Дермидоновъ.

— Господа, пирогъ! — воскликнулъ онъ опять.

Въ это время Розенкранцъ подошелъ съ другой стороны и тоже сталъ не безъ интереса разглядывать…

— Груши! яблоки!.. конфеты, чортъ возьми!.. — перечислялъ Дермидоновъ. — А вина нѣтъ? Жаль.

И вдругъ я увидѣлъ красную съ обкусанными ногтями руку, прямо направлявшуюся къ рябчику. Мигъ — рябчикъ оказался въ этой рукѣ; еще мигъ — и Дермидоновъ жевалъ его и громко чмокалъ.

— Ничего, вкусно! — наконецъ проговорилъ онъ. — Ахъ, я и забылъ васъ спросить, молодой человѣкъ: можно ѣсть?

Я засмѣялся. Этотъ Дермидоновъ, несмотря на то, что былъ такой противный, такъ шлепалъ губами и плевался, такъ ужасно пахнулъ табакомъ и имѣлъ такія отвратительныя руки, вдругъ показался мнѣ очень смѣшнымъ, а страхъ къ нему совершенно исчезъ съ того мгновенія, когда онъ стянулъ рябчика.

— Ты все это намѣренъ съѣсть? — спрашивалъ Дермидоновъ, обгладывая косточки и посматривая на большой пирогъ, нарѣзанный толстыми кусками, сложенными вмѣстѣ.

— Конечно, нѣтъ! Намъ всѣмъ хватитъ! — сказалъ я и при этомъ почувствовалъ даже удовольствіе, что вотъ я буду угощать «большихъ».

— Славный малый! — крикнулъ Дермидоновъ и такъ хлопнулъ меня по плечу, что я вскрикнулъ. — Господа, новый сожитель насъ угощаетъ! Ворконскій, прекрати свою «Волчью погибель!» Антиповъ, Милочка, да очнись же! Веригинъ, пригласи ихъ, видишь, они церемонятся…

Но я не зналъ, какъ это сдѣлать.

Дермидоновъ забралъ въ свои огромныя руки всѣ припасы, перенеся ихъ на столъ, затѣмъ подбѣжалъ къ двери, осторожно пріотворилъ ее, высунулъ голову, прислушался, затѣмъ снова заперъ дверь и вернулся къ столу. Онъ все раздѣлилъ на пять приблизительно равныхъ кучекъ, причемъ въ одну кучку клалъ всего немного больше, чѣмъ въ остальныя.

— Это тебѣ,- сказалъ онъ мнѣ:- ты голоденъ.