Пантелеймон Романов

Эта легкая струя творчества уводила его в сторону от того, что он считал своим настоящим делом, но соблазн был слишком велик: измена перед собой давала ему возможность весело, приятно и в довольстве жить. И так было всю жизнь: когда он изменял своей высшей совести, тогда его прославляли и платили большие деньги, когда же он начинал давать то, что было его подлинной сущностью, это брали неохотно. Теперь он почувствовал наконец, что, несмотря ни на что, он не будет производить того, что он считает для себя третьим сортом, и поэтому даст выпрямленный итог своей жизни — собранную им мудрость, которая человеку нужна вечно.

Наконец он пригласил знакомых для осмотра картины. Они пришли и с нетерпением ждали, когда он снимет покрывало с картины. Он сам, видимо, волновался, но старался казаться спокойным и говорил о посторонних вещах.

Наконец он подошел к картине и сдернул покрывало. В комнате воцарилось молчание. И нельзя было определить, то ли это было молчание восхищения, то ли молчание от незнания, что сказать по поводу картины.

На картине сидел живой человек в длинной ниспадающей одежде, во весь рост. Его взгляд был устремлен мимо зрителя, и каждый из присутствующих чувствовал какую-то неловкость, почти страх перед этим человеком и непонятным величием мысли, вложенной в эти человеческие живые глаза.

— Как называется картина? — спросил кто-то.

— «Мудрость», — ответил художник.

Опять воцарилось молчание.

— Ну как? — спросил мастер, внешне спокойно, но со сдерживаемым раздражением от долгого молчания и отсутствия ожидавшихся им знаков удивления и восхищения.

Тогда один старый седой профессор сказал:

— Вы написали великую вещь. Это, конечно, лучшее из всего, что вы сделали. Это единственное и потому вечное. Но покупателей здесь вы не найдете. Эта картина будет понятна немногим десяткам избранных, достигшим такой же, как вы, высоты духа. А они во всяком случае не смогут ее купить, потому что у таких людей капиталов не бывает, остальным же это непонятно, так как эмоции — достояние их, но не мысль. Когда вы давали им в своих психологических картинах эмоции, вас понимали, потому что они на девяносто девять процентов состоят из эмоций и на один из мысли. Здесь же вы даете девяносто девять процентов высшей мысли, которой у них нет совсем. Чем же они будут воспринимать вашу картину? Если хотите пользоваться успехом и прежней славой — мой совет: продолжать работать в прежнем плане.

— Благодарю вас за откровенность, — сказал, усмехнувшись, мастер и закрыл картину.

VIII

Из друзей мастера, оставшихся в СССР, кто-то узнал, что в одной из эмигрантских газет была напечатана статья о восторженной встрече, сделанной мастеру, и о том, что его новая картина вызвала неописуемый восторг европейской публики. На нее записались десятки желающих купить ее и предлагают баснословные деньги, на них знаменитый художник сможет купить себе доходный дом в Париже или загородную виллу. Газета прибавляла, что наш маститый художник сделал правильный выбор, ему обеспечена славная старость и свободное творчество.

Друзья переглянулись. А один из них сказал:

— Что же вы хотите… Европа!..

IX

Желающих немедленно купить картину действительно не было, и финансовые дела мастера оказались на грани полного краха. Уже не было денег для того, чтобы заплатить за месяц за квартиру. Ему пришла мысль пойти к промышленнику попросить одолжить до того времени, когда он продаст свою картину.

Но его неприятно поразила мысль о том. что промышленник, видевший его картину, не торопился попросить продать ему ее.

Возможно было, что ему она ничего не говорила, а главное, она не была из того цикла картин, которые дали мастеру славу. Платить же за нее нужно было дорого, к этому обязывало имя мастера и его собственное положение мецената и миллионера.

Но он столько уже видел этих художников-соотечественников, у которых были имена, а потом они сошли на нет. Он не отказывал им, покупал у них картины и приглашал к себе только в определенные дни, когда у них не было больших приемов с иностранцами, чтобы не скомпрометировать себя обществом бедно одетых людей. И эти люди знали об этом и даже рассказывали мастеру, но продолжали ходить в те дни, когда они не могли скомпрометировать хозяев своим присутствием.

Мастер решил позвонить промышленнику и по-деловому переговорить с ним о деньгах. Но при этом сказал себе, что если он заметит в его тоне хоть долю оскорбительного снисхождения или равнодушия, он к нему не пойдет.

Он позвонил и попросил разрешения зайти повидаться. В телефоне он услышал самый приветливый голос без всякой тени оскорбительного равнодушия и желания отвязаться. Но ему сказали, что сегодня неудобно, а завтра он будет бесконечно рад видеть мастера у себя.

Мастер в хорошем настроении пошел на прогулку. Но когда он проходил мимо особняка промышленника, он увидел несколько авто, стоящих у подъезда. Он понял, что там сегодня большой вечер, на который его постеснялись пригласить, памятуя его первый визит в поношенном пиджаке.

X