Пантелеймон Романов

Он ответил с такой досадой, с какой отвечает мачеха, у которой спрашивают про мальчика, думая, что это ее сын.

— Что в мешке-то? — спросил старичок.

— Книги… — неохотно ответил мужик. Он снял лохматую баранью шапку и почесал спутанные волосы, оглядывая вагон, как бы не зная, стоять ему тут или идти искать дальше искать места, где можно сесть.

Рабочий быстро взглянул на мешок.

Сторож заметил его взгляд и, подмигнув соседу, спросил у мужика:

— Всем достались?

— Кто дурак был, тем и достались, — раздраженно ответил владелец мешка.

— Тоже наследство, значит? — спросил парень с тросточкой.

— Чего?

— Откедова, говорю, везешь?

— Вон, с экономии, — сказал недовольно мужик, ткнув корявым пальцем куда-то в угол через плечо.

Все помолчали.

— Что ж так плохо? Ничего не было больше-то?

— Быть-то было… Да мы уж схватились, когда умные люди все путное уж разобрали. Нам только одни книжки достались, отобрал какие потолще, да и сам не рад.

— А вам что надо-то было? — сказал парень с тросточкой.

— Хлеба искали…

— А куклы белые были? — спросил сторож.

— Были… ответил угрюмо мужик.

— Значит, все как полагается.

— Как человек умный, так он из всего пользу сделает, а как дурак — ему ни от чего проку не будет, — сказал долго молчавший рабочий, уже покинутый всеми.

— Пойди-ка вот из этого пользу сделай, — сказал парень с тросточкой. Он достал из мешка самую толстую книгу, подержал ее на руке, как бы пробуя вес, покачал с усмешкой головой и развернул.

Все притихли и смотрели то на книгу, то на парня.

— Словарь ан… ан… глийский, — прочел он, — а дальше крючки какие-то. Тащи, брат, штука хорошая попалась.

— Горшки накрывать годится, — сказал с полки невидимый пассажир. — Это еще способней картинок.

— Куда, — тяжельше. Гнет тоже на творог хороший.

Мужик молча взял книгу, сунул ее в мешок и, наступая лаптями на ноги сидевших в проходе, пошел в своем прорванном кафтанишке обиженно искать другого места.

— Ай да наследник! — сказал ему парень вслед.

— Да, жили, жили целый век на трудовой шее, а пришел народ наследство получать — и нету ничего.

— Дураку никакое наследство впрок не пойдет, — сказал рабочий.

— А горшки-то накрывать зато есть чем, — сказал веселый парень.

Все засмеялись.

1917

Дым

Дня за три до престольного праздника председателя сельскою совета вызвали в волость.

Оставив ребятишек курить самогонку, он пошел с секретарем.

Проходя по деревне, они посмотрели на трубы и покачали головами: из каждой трубы вилась струйка дыма.

— Все работают… — сказал председатель. — Думали ли, что доживем до этого: у каждого дома свой завод винокуренный.

— Благодать, — отвечал секретарь, — не напрасно, выходит, головы-то ломали.

Через полчаса они вернулись бегом. Председатель стучал в каждое окно и кричал:

— Гаси, дьяволы, топку. Объявляю все заводы закрытыми.

И когда из изб выскакивали испуганные мужики и спрашивали, в чем дело, он кричал:

— Агитатор по борьбе приехал. Держи ухо востро. Прячь.

— Да куда ж ее девать-то теперь, когда уж затерто все?

— Куда хочешь. Хоть телятам выливай. А ежели у какого сукина сына найду, тогда не пеняй. — И побежал дальше.

— На собрание!.. — кричал в другом конце секретарь.

— Сейчас, поспеешь, дай убрать-то.

— Вот и делай тут дело, — говорили мужики, бегая с какими-то чугунами, и сталкивались на пороге с ребятишками, которые испуганно смотрели вслед.

— Вы чего тут под ногами толчетесь! Вас еще не хватало. Бабы, работай! Волоки чугуны на двор.

Через полчаса председатель вышел на улицу и посмотрел на трубы. Дыму нигде не было.

— Здорово сработали, — сказал секретарь, — в момент вся деревня протрезвела.

— Дисциплина.

Приехавший человек, в кожаной куртке с хлястиком сзади и с портфелем в руках, пришел в школу, где было назначено собрание, и прошел через тесную толпу, которая раздвигалась перед ним на обе стороны, как это бывает в церкви, когда проходит начальство.

Остановившись перед столом, приезжий разобрал портфель, изредка поправляя рукой, закидывая назад волосы, которые у него все рассыпались и свешивались наперед, когда он наклонялся над столом. Потом он несколько времени подозрительным взглядом смотрел на толпу и вдруг неожиданно спросил:

— Самогонку гоните?..

Все молчали.

— Кто не гонит, поднимите руки.

Все стояли неподвижно.

— Что за черт… — сказал приезжий. — Всей деревней валяете! — И обратился к переднему: — Ты гонишь?

— Никак нет…

— Так чего ж ты руки не поднимаешь?

— А что ж я один буду?

— А ты?..

— Никак нет.

— Так вот… товарищи, объявляется неделя борьбы с самогонкой: кто перегоняет хлеб на водку, тот совершает величайшее преступление, так как зтим самым подрывает народное достояние. Хлеба и так мало, его надо беречь. Понятно?

— Чего ж тут понимать. Известное дело… — сказало несколько голосов.

— Ну, вот. И вы сами должны смотреть, если у вас есть такие несознательные члены общества, которые не понимают этого.

Передние, стоя полукругом перед столом, со снятыми шапками в руках, как стоят, когда слушают проповедь, при последних словах стали оглядываться и водили глазами по рядам, как бы ища, не окажется ли здесь каких-нибудь, несознательных членов.