Пантеон

Особо рассказать ему и нечего. Верней, не хотелось делиться переживаниями, когда собственные колени упираются в автобусное сидение спереди, колени Чарли – в его, а чьи-то еще – в спину (он чувствовал их сквозь кресло). Галдеж, суета и жар – никоим образом не подталкивали к мрачным и откровенным разговорам. Внезапно на задних сиденьях из огромной бутылки вырвался фонтан оранжевой газировки – кто-то уронил пережившую и без того изрядную тряску по пути сюда Фанту, а после еще догадался отвинтить пробку у сущей цитрусовой бомбы. Чарли смеялся, кислый фруктовый аромат щекотал ноздри. Забавное происшествие отвлекло одногруппника, а Эбби и не возражал, что они не возвращались к обсуждению его жизни, а речи приятеля превратились в раскатистый монолог дятла.

Хоть Чарли говорил, говорил и еще раз говорил обо всем на свете таким образом, будто пережил “Le Tour du monde en quatre-vingts jours”, особо у него тоже ничего не случилось за каникулы. Лето он коротал дома, совершив лишь две поездки: одна с его отцом на скучную конференцию пластических хирургов в LA, совмещенная с кинопробами его мачехи, другая – в Блумингтон, к Эбби. Ему бы махнуть куда-нибудь в Европу, Южную Америку, СССР, в места еще более экзотические и красочные, вроде Непала, Японии или Новой Зеландии, но, как уже отмечалось, семья Чарли вряд ли могла позволить что-то еще, кроме его обучения и содержания в КиКи.

Это вам, безусловно, не парочка Андерсонов, но с отцом, а тем более с молоденькой мачехой, – Чарли не особо ладил. Про мать он ничего так и не рассказал за целый год их знакомства, а Эбби счел, что не стоит спрашивать, ибо тут и так ясно – либо ушла, либо умерла; вопрос только в том – случилось ли это, когда Чарли находился в осознанном возрасте, чтобы помнить, или покуда он ползал под столом?

А вот мачехе друга досталось куда больше внимания:

– Она даже нашу фамилию не взяла, мол, с прежней – Шейл, а это вообще псевдоним, она так известна… Ага, как же! Я понимаю, что Барбара Талли-Торндайк уже перебор, но от частички “Талли” грех отказываться, ведь она так хорошо подошла бы к ее драгоценной “Шейл”! – сетовал Чарли.

Побранив немного глупышку Барбару, он пожаром перекинулся на ремесло отца. Парень не поддерживал медицину, направленную на укорочение носов и увеличение грудей, а не спасение жизней, борьбу со СПИДом или раком, считая, что отец зря тратит навыки и талант на лепку из мачехи (королевы крика в низкопробных слэшерах) – Барбары – королеву кукол – Барби.

– Я даже хотел стать скульптором, чтобы в противовес отцу творить изначальную красоту, – поделился однажды Чарли, рассказав немного про семейство Талли-Торндайков и показав Эбби фотографию отца и мачехи. Да, Барбара (с наигранным по-детски выражением и хорошо отрепетированной якобы непринужденной позой) действительно тянула на один с Чарли возраст. – Создавал бы гармонию тел и пропорций, не то что эти отцовские недоделанные актриски, считающие, что так им откроются врата рая, я про Голливуд. И, Эбби, ты не представляешь, какая там конкуренция среди этих живодеров и коновалов! Ну, это как ходить к одному и тому же парикмахеру или дантисту… Никакая перекроенная дива не последует за отцом, разбрасывая купюры, какие бы гладкий лоб или губы сердечком он не сулил в ее шестьдесят пять, а тот так и продолжит упрашивать ложиться под скальпель бесталанных и бедных дурнушек, мечтающих стать Грейс Келли – и “Оскар” получить, и выйти замуж за князя Монако! Вот так, друг мой, приходится мне крутиться, потому что папка занимается мясной благотворительностью в надежде, что его жертвы – лучшая реклама в индустрии кино! А чем твои предки занимаются? А то ты вечно про дядьев и про дядьев… Они же у тебя не…

– Нет, нет, родители живы-здоровы, – Эбби об Андерсонах никогда с Чарли даже не заговаривал, но, видимо, момент настал, – а род их, хм, занятий: транжирить состояние их покойных родителей, моих дедушек и бабушек, вообще ничего не делая и лодырничая днями напролет. Так что, прости, Чарли, но я не против актрис и пластических хирургов.

Итак, возвращаемся к лету, а оно у Эбби прошло, можно отметить, вполне хорошо, одиноко несколько – Дункан уезжал довольно часто, а Эбби оставался один в большом и пустом доме, зато никаких тайн, загадок и расследований касательно Пантеона, как и наивных актрис с их модернизированными для большого экрана лицами и телами.

Покончив с рассказом про ужасно тоскливую (и неудачную для отца и Барбары во всех их диккенсовских больших надеждах) поездку, Чарли сменил пластинку.

Альберт порой участвовал в разговоре: спрашивали – отвечал без особых подробностей, к нему не обращались – молчал, кивал. После того, что случилось в прошлом году, даже веселый и беззаботный Талли относился к Эбби с долей аккуратного трепета, как бы не зацепить шелковых нитей узора на дамастовом полотне, не разбить тончайший фарфор, пока изучаешь хрупкий экспонат, образчик страдания и несчастий.