Пантера Людвига Опенгейма

– Дом герцогини находится на улице Чудаков, за городом, под номером «четыреста семьдесят восемь». Вы пройдете мимо дворецкого, что будет встречать гостей у парадного входа, свернете на Темный переулок. Слева будут старые каретные мастерские, справа – парк герцогини. Это почти что лес. Идите вдоль чугунной ограды, пока не подойдете к арочным воротам – северным. Постучите в них. К вам выйдет седоусый старик, кривой на один глаз. – Она улыбнулась. – Не пугайтесь его внешности. Вы скажете ему: «Лейла велела передать, что в этом доме я буду желанным гостем». Вас пропустят. И не забудьте: с того момента вы должны быть в маске. Вы отправитесь к дому, обойдете его. До срока делайте то, что делают все гости – веселитесь. – Лейла требовательно дотронулась до его локтя. – А теперь слушайте внимательно. От озера, которое будет найти несложно, расходятся три аллеи. Одна идет к дому, другая – к южным воротам, третья – к восточным. Последняя – ваша. Там, в дубовой роще, в беседке, ровно в полночь я буду ждать вас. Раньше меня не ищите… Да, и вот что еще. Вы появитесь в Жеррадоне, так издавна зовется поместье Руолей, под другим именем.

– Но зачем? – спросил Давид.

Она снова улыбнулась ему:

– Я так хочу. Это не для меня – для других. Пусть вас будут звать… мм… – она, не сводя с Давида глаз, приложила указательный палец в черном шелке к нижней губе, – скажем, Рудольф Валери. Да, именно так – Рудольф Валери. Вам нравится это имя?

Давид пожал плечами:

– Если таковы правила игры, то да.

– Вот и отлично, – сказала она. – А теперь, Давид, простите меня. Надеюсь, что не обижу вас. Сейчас я хочу остаться одна.

– Разумеется, – проговорил он. – Я ухожу.

Уже сделав несколько шагов, поддавшись смутному внутреннему чувству, он оглянулся. Кутаясь в мех, Лейла смотрела на него. Несмотря на печаль, закравшуюся в ее голос, черты, Давиду опять показалось, что глаза женщины – лукавые, опушенные густыми ресницами, смеются.

– Не забудьте, – махнув зонтом, повторила она, – в беседке за парком, в полночь!

– Я приду! – ответил он.

Крошечная фигурка женщины в черном оставалась стоять на пирсе даже тогда, когда гроза уже вступила в пределы города с его северной стороны. А экипаж уносил Давида, выглядывающего из-за брезентового дождевика назад, вдоль океана – по набережной.

Всю ночь над городом гремела пришедшая с Атлантики гроза. Она сотрясала Пальма-Аму. Ливень обрушился на город такой силы, что водосточные трубы захлебывались и стонали, выбрасывая из своих жерл каскады бурлящей воды. На улицах образовались реки. Окна дрожали и звенели в домах, когда после яркой вспышки, озарявшей ночные улицы, раздавался сухой треск, рассыпавший по крышам тяжелую свинцовую дробь. Так продолжалось всю ночь, и, наверняка, мало кто мог уснуть в городе в эти часы…

Стоя у окна своего номера в гостинице, Давид смотрел сквозь рябое от дождя стекло, как тускло бледнеют – там, на улице, – портовые фонари Пальма-Амы…

4

– У меня в доме все по-простому, Давид, – разбирая почту, говорил старик молодому человеку, сидевшему напротив него в гостиной. – Есть две женщины, горничная и прачка: они приходят убираться и стирать пару раз в неделю. Обе молчаливы, и слава богу. – Баратран разглядывал имена на конвертах, иногда улыбался, иногда хмурился. – Повара у меня нет и не было – ем я крайне мало и готовлю себе сам. Того же потребую и от вас. Нет вездесущей экономки и обо всем судачащих слуг. Если честно, большое количество посторонних при моей профессии ни к чему. – Взглянув на Давида, старик улыбнулся. – Большую часть жизнь я провел в странствиях по миру и привык надеяться только на самого себя. Еще я крепко привык к одиночеству – и не боюсь его. Скажите, Давид, разве может быть одиноким настоящий творец?

Он вопросительно взглянул на молодого человека. Тот встал с дивана, прошелся по гостиной. Отрицательно покачал головой:

– Думаю, нет.

– Именно, Давид, именно.

Пока старик занимался письмами, Давид разглядывал белые гладиолусы в хрустальной вазе. Преломленные стебли цветов, покрытые пузырьками воздуха, казались зыбкими, почти бесплотными. Внезапно он вздрогнул – словно кто-то, подкравшись сзади, жестко хлопнул его по плечу. Но это всего лишь черная птица приземлилась на гостиные часы и теперь устраивалась поудобнее. Ворон Кербер также смотрел на него – гостя. Глядя в черные бусины с сизоватой поволокой пленчатых век, Давид искренне покачал головой:

– Мне кажется, господин Баратран, вашему ворону тысяча лет!

Держа в пальцах одно из полученных писем, старик улыбнулся: