Пантера, сын Пантеры

Достопамятные события, таким образом обозначенные, на самом деле имели место быть несколько раньше, а именно двадцать пятого марта (что есть день так называемой felix culpa и одновременно Благовещения). Так подсуетилась судьба ради того, чтобы результату событий поспеть аккурат ко дню Побеждающего Солнца, зимнего солнцестояния и кануну Нового года, а именно — к двадцать пятому января, в чем можно видеть ряд символов, выстроенных искусной и умелой рукою. Однако весь Библ традиционно устраивает уборку сухого листа и омертвелых сучьев — причем одного становится все меньше, а других все больше — именно первого апреля. Этот прекрасный старый обычай сохранился, хотя здешняя зима раз от разу сокращается под натиском лета, и армии добровольных работников каждый год в самом начале второго месяца весны высыпают на улицы с песнями, плясками, анекдотами и спиртным, чтобы достойно провести означенное время. Впрочем, никому не возбраняется начать ковыряться на своем участке и раньше традиционного дня, лишь бы потом не отлынивал от всеобщего и всеми принятого изъявления чувств. В конце концов, благо в Библе тому, у кого сохранился хоть клочок чего-то своего…

Итак, утром вышеуказанного дня Иосия во всем цвете своего еще не поколебленного, но пока и не утвержденного и отчасти даже шуточного жениховства сидел в гараже на обыкновенном своем месте и глядел в книгу, видя перед собой неизвестно что. Оторвался он от лицезрения лишь тогда, когда его брат с каким-то особенным вызовом зашебаршился за его спиной в генеральной поленнице, куда складывались самые отборные и аристократические дрова.

— В чем проблема — ищешь что?

— А. Мусора много стало попадаться, коры там и щепок. Вот бы переложить кладку, только уж больно плотно сложена, — пыхтя ответил Закария. — Хотя, может статься, и решусь ее потревожить. Моя Лиз, видишь ли, пристала: хочет от меня какого-никакого, да ребеночка. Именно чтобы я сам. Как говорится, хоть от чурки, хоть из плашки. А если понять буквально: чем еще столяр так хорошо владеет, как деревом?

— Птенчики ее уже не успокаивают? Или гибнут, наверное, во множестве?

— Да нет, почти всех выпавших выхаживает, а слетков и подавно. Рука легкая: в платок заворачивает, баюкает и приговаривает. Потом назад в гнезда подкидывает, а то и я помогу, если высоко и с лестницы не достать. И ведь принимают их родители, вот что самое удивительное!

— А помнишь, мы ей голыша в самом роскошном здешнем магазине покупали — орет, мочится и соской хлюпает. Ты говорил, понравилось.

— Ну как же. Приданого нашила целый сундук, да у нее еще от крошечных куколок осталось, каких детям раздавала. Спать с собой не однажды укладывала. Только снова всё это какому-то настоящему ребенку досталось. Лизе хоть по временам дура-дурой, а понимает, что свои дети из животика родятся. Или аист в капусте находит.

— Извели мы аистов. И капусту тоже, кроме кольраби. Всему ведь вода требуется. Вот Санта-Клаус, говорят, жив, по-прежнему со своих ледников раз в году подарки приносит.

— Ну, Санта все-таки по детишкам работает, а не самих детишек. Да мы уж и это прошлый год пробовали: очередного резинового пупса прислал.

— По-моему, и то лучше, чем из твердого дерева. Я еще понимаю — дитя из тонких веток, листьев и цветов, как Блодайвет. Хотя норов у нее был скверный.

— Есть и другие сказочки. Не хочешь «Мабиногион», возьми «Махабхарату», там есть дитя в ларце. Или японские моногатари, где каждый второй малец — либо из персиковой косточки, либо из бамбукового колена.

— Шибко мы оба умные да ученые. Ну ладно, ищи, что на тебя глядит, авось и повезет.

В этот самый момент пол зыбко дрогнул, как от дальнего подземного толчка, потревоженная поленница качнулась, и верхние ряды обрушились прямо на Закарию, колотя его по голове и плечам и, наконец, повергнув наземь. Иосия вскочил с места.

— Ушибся? — с тревогой спросил деловито шевелящуюся груду.

— Нет, каков вопрос! — воскликнул Закария, выгребаясь на свет божий. — Ладно, отвечаю. Синяка два-три обрел, не в первый раз. Зато и кое-что дельное к ним в придачу. Погляди-ка!

И он вознес над головой накрепко зажатое в правой руке полено округлой формы, облаченное в тонкую смугло-золотистую шкурку.

— Можно сказать, само в руку прыгнуло. И ведь какое ладное: нарочно ищи — не найдешь.

— Чудное какое. Породы не скажешь?

— Подзабыл. Многое тогда рубили и пилили, а я подбирал. А еще странней — я такого вовсе у себя не помню, хотя считал, что каждую свою деревяшку знаю в лицо.

— Явно не из отцовой копилки: недалеко лежало, — раздумчиво сказал Иосия, подойдя совсем близко. — И свежее: волоконца тонкие, нежные, будто вода по ним еще бежит. И теплое изнутри, будто живое.

— Живое, — рассеянно подтвердил его брат. — Для меня они все попервоначалу такие, хотя потом это гаснет. Но никогда до конца. Огонь я только такими уснувшими кормлю, иначе боязно делается. Слушай, а чего ты с книгой сюда притащился, на столе оставить не мог?