Пантера, сын Пантеры

Боевыми искусствами владела Нарджис куда лучше, чем женским рукоделием. Всю жизнь она инстинктивно стремилась к совершенству, и те сферы, где совершенство было для нее труднодоступно, сразу становились и недоступны, и наглухо отгорожены. То же было и с мастерством женского очарования и обольщения.

Она как-то рассказала, что в ее земле Хассен есть такая одежда для первосвященника, где по обводам по недосмотру выткан любовный стих, так что попы отказались служить в ней Богу. Прочесть о наготе значило для них облечься в наготу перед лицом Всевышнего. Почему Бог и любовь, Бог и открытость оказались них несовместимы? Разве любящая дуща не нага и так — и не открыта вся Господу?

И вот мудрецы Сирра выдумали для нее — или скрытно увезли из страны Хассен — подобный хиджаб из черного атласа с широкой золотой каймой, подобный кисве, что накидывают на Каабу в день величайшего ее праздника, или палатке-бейту: из стройных рядов таких бейтов выложен истинный стих. Покров, который всё скрывает и всё выявляет. Хиджаб этот обладал таким свойством: когда в него укутывалась женщина, она становилась прекраснее всех иных жен настолько, насколько тайна прекраснее яви.

По кайме, составляя ее, протек тот самый стих, строка Хафиза, поэта-хранителя истины:

«Когда одежды совлекает
красавица с мускусной родинкой,
это луна, подобной которой нет по красоте».

О том, как этот стих украшал когда-то священную одежду христиан, один их поэт сказал следующие слова:

Беглянку гарема, капризницу,
За что в наказанье Гафиз
Вздумал запрятать в ризницу,
Скрыть под подолом риз?

Алмазом стекло музейное
Режет, вдруг объявясь,
Клинопись золотозмейная,
Сабель дамасских вязь.

— Так оно и было, ручаюсь. Ведь для мастеров Сирра пустяковое дело — украсть одеяние из церкви или музея и перекроить так, чтобы из него вышло предназначенное. Причем украсть так, что незаконный владелец ничего не заметил и отныне, и вовеки веков, — заметила при этом Крыса. — А затем украсить им ту, для кого этот стих был предназначен с самого начала. Надо вам сказать, что многие стихи, пускай и не такие уж складные, не в пример Хафизу, имеют одно магическое свойство — действуют как разрыв-трава: рушат препоны и выпрастывают скрытое. Алгоритм, так сказать, всеобщего и тотального освобождения.

— И просто дают той, кто ими украшается, прелесть, не сравнимую ни с чем, — ответил Галиен. — Оттого, что лучшая красота — угадываемая, а в глубине своей любая жена — красавица и колдунья.

— Так вот, — продолжал он, — когда сшили покрывало для Нарджис и она впервые, почти в шутку, облеклась в живое золото, от нее остался лишь кусок темной кожи лба и огромные блестящие глаза лани — но не кошки, как нам всю жизнь казалось. Она стала тайной и загадкой, явив лучшее, что в ней было. А сняв хиджаб, обнаружив себя снова, показалась нам чуть более женственной и беззащитной, чем раньше. Таково сиррское колдовство, основанное на стихе, замкнутости и молчании. И красота Нарджис, до сей поры обитавшая в теле скрыто, как бабочка обитает в куколке, прорастала во тьме черного и золотого кокона, чтобы развернуть свои крылья боевым стягом. Чтобы вырваться из неволи узким листом травы, отточенным наподобие клинка, мечом лилии из перезимовавшего, спящего клубня, жаждущим выбросить бутон. Страшная сила дана изначально любой женщине и стократно — моей Нарджис!

«Возможно, та женственная часть сущности Галиена, которая нуждается в терпкости, резкости, явно высказанной и проявленной силе, пленилась как раз мальчишеской грубостью Нарджис, а то, что было в нем от мужа, должно было бы притянуться к малому зерну тайны, подчеркнутой магическим зарбафом и прорастающей в его тени, — подумал Эшу. — В таком случае, сиррские мудрецы не имеют себе равных в познании того, что есть каждый человек — да и человек вообще. Забавно, в самом деле. Верный рыцарь и утонченный кавалер пленяется девой, которая вытирает нос тыльной стороной ладони, причесывается всей пятерней и вдобавок плюется сквозь зубы. А кроткий меланхолик, что грустит о потерянном для него Храме Книг, печальный миролюбец с бледным ликом тоскует о властной невесте, спрятанной от его глаз далеко и надежно. Сама же Нарджис тоже всеми своими свойствами тянется к тому, что противоположно и противопоставлено им».

— Да уж, — сказала Крыса, подслушавшая его мысли. — Зубцы двух шестеренок сцеплены намертво. Но не такие уж доки эти самые наши друзья и супротивники. В созданной ими любви нет никакого движения, она не расточает себя, поскольку на себе замкнута. Третий надобен, понимаешь? Ты.

— Думаешь, в Сирре того не предусмотрели, о крыса ты моя, — рассмеялся Эшу.

И Трое ушли, взявшись за руки.

— Ну вот, и добились мы своего, — промолвила кроткая Козя. — Все детки в сборе, и их столько же, сколько нас.