Пантера, сын Пантеры

Поэтому никто из троих соискателей нисколечко не огорчился, когда Альдиной, посовещавшись, было решено отказать в искомом, но, выразив глубокую растроганность, все-таки допустить Нарджис и Гали в читательский зал по разовому пропуску. Таким образом, руки были развязаны, а появление в главном зале Дома (излюбленное место простонародных экскурсий) лишнего сиррского народа — оправдано.

И вот Эшу зайдя в круг, протянул перед собой трехлепестковый Ключ. Для него ключ был Копьем, для Гали — мечом, а Нарджис сама была Чашей. Тут открылась им в столбе света сияющая и переливчатая колонна, и как только Трое подошли к ней — время куда-то испарилось. Они стали невидимыми для всех, кому случилось приключиться поблизости (вернее, те наших друзей просто не замечали, будто кто-то глаза им отвел) — для всех, кроме троих священных животных, которые как раз тут и появились.

Эшу взял на руки Шушару (она хотела взобраться к нему на плечо, как, бывало, к Барнабасу, но изрядно с тех пор потяжелела). Галиен держался поближе к Козе Ностре, Нарджис обнимала за шею Козюбрика.

— Что же, начали! — сказала Крыса.

Вначале они медлили, и самым боязливым из них был Эшу. Но и самым бесстрашным, потому что по доброй воле принял на себя рану плотского рождения, преодолев стиснутость, оставленность и удушье. Он преодолел первородный страх и саму смерть, которая лежит в начале существования любого человеческого существа, окрашивая его бытие в цвет своих мрачных символов: змея, дракона, замкнутого кольца. Символы эти записывают себя внутри текста, который есть каждый и всякий человек.

Итак, Эшу, погрузив руки внутрь, стихом поэта Райнера Марии вызвал из него образ Книги-До- Неба. Бронзовые створы послушно открылись, и в тот же миг привычный вид главного компьютерного зала отодвинулся назад, в некое небытие, доказывая тем самым парадокс своего принципиального несуществования. Да и весь мир живущих отодвинулся назад, как бывало, когда Эшу двигался по виртуальным коридорам…

Свет расплылся и тут же собрался вновь. Все сохранилось, по внешности, неизменным, однако цепь, исчезающая в высях, проявилась и выделилась, и Триада скользнула по ней то ли вверх, то ли вниз.

Чем ближе к цели, тем резче был свет, тем невыносимее сила запахов. Волны отвратных ароматов схлестывались и перетекали друг через друга, их сила порой достигала такого уровня, что казалась благовонием.

— Кладбище и помойка, — сказал Галиен, морщась.

— Амбра и мускус, — поправила Нарджис. — Смотри Томаса Манна и Мелвилла, кто не понял.

— Майтрейя на плече его почитателя казался всем прочим дохлой собакой, — подхватила эрудитка Козя, — Христос похвалил зубы этой собаки, белизной превосходящие любую земную сущность.

— Мы так привыкли жить, оправдывая уродство своего бытия, что истинная красота превосходит наше понимание и причиняет боль. Слишком невыносима она для простых чувств, и они читают ее как мерзость, — подхватила Козюбрик.

Наконец, все устоялось, прояснилось и стало одинаково видимым для всех троих.

— Предупреждаю: с оружием в местное святое святых нас не пустят, — сказала Крыса.

— Так мы его и не брали, — отозвался Галиен.

Тем временем на странице Голубиной Книги выступили слова:

«Вас трое, я говорю Троим. Зверь вызывается только Зверем, победит его лишь Меч. Меч предстает лишь перед воином, вынуть его может лишь дева. Вызывает Деву лишь Совершенный человек, поднимает с ложа — чудо жаркой крови».

— Я Пантера, стало быть, зверь. Моя очередь первая, — сказал Эшу и продекламировал:

«Чужая речь мне будет оболочкой,
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится».

Темные экраны отступили к стенам, растворились в них. На их месте появились и вышли вперед фигуры обеих Кошек. То был Храм, проступающий сквозь марево компьютерного зала, первообраз и источник Библиотеки, видимый лишь для посвященных, какой была Син, и истинная плоть книжного мироздания.

Выпрямившийся во весь рост Самец был черным, полулежащая Самка — темно-серой, но на фоне их шкуры виднелись чуть более светлые пятна, похожие на муаровую игру агата или рисунок колышущихся ветвей сикоморы на воде. Пятна, изредка слагались в Знак Зверя, символизирующий мудрость тварного мира. Радужки глаз Мужа были почти белыми, Жены — темными. Из широко раскрытых зрачков полыхали четыре — два и два — пучка ало-зеленого света, скрещиваясь внутри светового колодца, который казался шире и блистательней того, что помнил Эшу из своих снов и рассказов матери.

— Свет, кажется, живой, — пробормотала боязливая Козя.