Пантера: время делать ставки

— Знаешь что, дражайший мой Виктор, — с некоторым раздражением заговорил медик, — если тебе не нравится мое лицо, можешь на него не смотреть. Тем более что тебе и так пора. Если ты думаешь, что мне нравится созерцать твою физиономию подолгу, пусть даже откорректированную, — то ты совершенно напрасно так думаешь. Я с тобой уже две недели мучаюсь. А мне, между прочим, тоже отдыхать положено. Ну, вам пора, почтенный Виктор Васильевич.

— Спасибо, что напомнили, — сдержанно отозвался Витюша. — Вы очень, очень мне помогли. Правда. Я даже хотел бы оказать вам ответную услугу.

Доктор Звягин пристально посмотрел на своего недавнего пациента и проговорил:

— Какую еще ответную?..

— По эстетике. Вы же улучшили мое лицо, так?

— Да.

— А я мог бы помочь вам улучшить ваше. Не дергайтесь, доктор. Я ничего такого… я с лучшими намерениями.

Пальцы его правой руки скользнули по бедру, изгибаясь в быстром волнообразном движении. Витюша улыбнулся и вдруг, круто развернувшись лицом от поднадоевшего зеркала, разом оказался в шаге от окаменевшего от неожиданности доктора. Подбородок Игоря Викентьевича подпрыгнул, искривились губы, но он не успел ничего сказать, потому что в следующую секунду Витюша вонзил в его правый, здоровый, глаз длинную заостренную металлическую полосу, которая когда-то была обычной ученической линейкой. Только в очень умелых и очень преступных руках она могла бы стать орудием убийства.

Большое тело доктора Звягина содрогнулось от непереносимой боли. Он рывком упал на колени и, запрокинув окровавленное лицо к потолку, перегнулся вперед и упал на живот. Агония была короткой — уж слишком серьезна была рана.

Витюша перевел взгляд на зажатую в его руке стальную полосу, с которой капала кровь, и пробормотал:

— Ну вот, теперь его лицо стало эстетичнее. Точнее, оно приобрело симметрию: не стало обоих глаз…

Доктор Звягин неподвижно лежал на полу, раскинув ноги. Из-под его лица уныло сочилась струйка крови, темно-красная, прихотливая, как зарево уже зашедшего почти солнца.

1

— Саша, ты будешь бутерброд с колбасой?

Полная женщина с чуть раскосыми пугливыми глазами и могучей грудью, чем-то неуловимо напоминающая вдову Грицацуеву в исполнении Федосеевой-Шукшиной, сказала это тихим торопливым голосом. Тощий, неопределенного возраста мужик, украшенный клочковатыми сединами и тусклым частоколом железных зубов, вздрогнул и переспросил:

— Что?

— Бутерброд с колбасой?

— Зачем? — перепугался мужик, теребя подвядшую щеку. — Как-кой?..

— С колбасой, — терпеливо повторила та. — Я купила.

— К-купила? Ты же… печенье хотела.

— А я и печенье тоже купила.

— Что?

— Печенье.

— П-почему? — пробормотал мужик, озираясь по сторонам. — И колбасу, и печенье? — добавил он так, словно в его голове не укладывалась возможность одновременной покупки мясопродукта и хлебобулочного изделия.

Женщина вздохнула и зашла на новый виток беседы:

— Бутерброд. С колбасой. С чаем будешь? С лимоном.

— У тебя и чай?.. — испуганно спросил мужчина, вжимая голову в плечи.

— Я у проводника попрошу. В вагоне.

— Как? В вагоне? Ах да, в вагоне… — бормотал тот, озирая стены вагонного купе, в котором, собственно, и велся этот содержательный диалог. — У проводника? А что… можно?

— Ты, наверно, не понял, — тоном вселенского терпения проговорила женщина, — я тебя спрашиваю…

Лежа на верхней полке купейного вагона, я тяжело вздохнула. Подобные диалоги мне приходилось выслушивать вот уже много часов подряд.

Я возвращалась из отпускной поездки на юг. Между утомительными расследованиями, которыми занимался мой босс, в чем я ему активно помогала, наконец вырисовалось окно в пару свободных недель, и я сполна им воспользовалась. Рывок на юг из душной, задымленной Москвы, стремительно сходящей с ума, существенно поднял мне настроение. В Сочи я отключила сотовый, не стала регистрироваться в гостинице, а сняла частную квартиру — словом, сделала все, чтобы никто не сумел найти меня до истечения отведенного на отдых срока.

Под туманным словом «никто» я понимала преимущественно моего драгоценного работодателя, Родиона Потаповича Шульгина.

Впрочем, меры, призванные огородить меня от всего мира, оказались все же недейственными в отношении Альберта Эдуардовича Сванидзе, которого я не без оснований считала едва ли не самым несносным человеком, которого когда-либо знала. Он очень любил моралистику и все свои длинные речи начинал с одного из коронных вступлений: «видишь ли, какая штука», «сейчас я поясню свою мысль» и — «сказав А, нужно говорить и Б». Альберт Эдуардович любил длинно и витиевато говорить, беда состояла только в том, что оригинальными его речи казались только самому г-ну Сванидзе. Так, Альберт Эдуардович вполне серьезно мог пояснять, что Волга действительно впадает в Каспийское море, что Останкинская башня довольно высока, а Земля вращается вокруг Солнца.