Пантера: время делать ставки

Передо мной оказался высокий благообразный старик в коричневом пиджаке с орденскими планками и орденом Отечественной войны II степени на лацкане. Над его лысым черепом словно воскуривался редкий белесый дымок. Вероятно, этот ореол и был всем, что осталось от былой шевелюры. Недостаток волос был восполнен в другом месте: у старика была весьма солидная и окладистая борода. Дед пристально смотрел на меня веселыми водянисто-голубыми, с красными прожилками, глазами. Его нижняя челюсть чуть подрагивала. На худой шее залегли глубокие складки кожи.

— Вижу, ищете, — повторил он. — Что на этот раз пропало, коллега?

— Почему вы решили, что я ваша коллега?

— Ну, если ищете, значит, коллега. Хотите портвейну?

Я поспешно отказалась. Дед вынул из-под пиджака бутылку портвейна «777», которого я не видела в Москве вот уже лет пять, неспешно налил в граненый стакан, до того топырившийся в правом кармане брюк, и медленно, со вкусом, выпил. Крякнул и распустил по всей бороде сияние довольной улыбки.

— Теперь можно и поговорить, — сказал он и протянул мне руку. — Бородкин, Антон Антоныч. Майор разведвойск в отставке.

Я машинально пожала ему руку. Дед хитро подмигнул и, вынув из очередного кармана сырок, стал закусывать свой портвейн. Пока происходил процесс пережевывания, я хотела было улизнуть, но не тут-то было. Бородатый отставной майор с подходящей к внешности фамилией Бородкин вцепился в мой локоть с той силой и цепкостью, с коими, верно, шестьдесят лет назад он тащил через линию фронта пленных фрицев-«языков».

— Да куда же вы? Я могу быть вам полезен, — убежденно сказал он. — Вот вас как зовут?

— Мария, — ответила я, думая, что старик в самом деле мог бы мне помочь. — Меня зовут Мария. Антон Антонович, скажите, а вы знаете Илюшу Сереброва?

Старик Бородкин закрыл морщинистым веком правый глаз, зато в левом глазу удвоилась хитрость, с которой он смотрел на меня.

— А как же, — после паузы ответил он, — положено знать, так знаю. Илюша Серебров? Он, конечно, пропал без вести? Ушел и не вернулся?

Я даже вздрогнула от этих негромких, почти веселых слов.

— Вам что-то известно?

— Многие пропадают, — никак не реагируя на мой вопрос, ответил старик, — многие, говорю. Москва не резиновая, говорю. Трое приезжих являются — два коренных москвича тотчас же пропадают. А почему они сюда едут, эти приезжие? Это что, их город? Это мой город! Они что, лежали в задубевшей от мороза земле близ Волоколамского шоссе, когда по нему шли гитлеровские танки? Они стояли насмерть под Клином? Нет! Они что, отстояли Москву, чтобы теперь здесь селиться? Нет! Тогда почему я, коренной москвич, должен уступать им место под московским солнцем только потому, что я стар?

Отставной майор явно разволновался и оттого отклонился от темы, на которую я хотела бы с ним поговорить. Волнение он погасил традиционными в России методами: налил себе второй стакан портвейна и выпил — на этот раз нервно, большими булькающими глотками. И нельзя сказать, чтобы выпитое как-то отразилось на нем.

— Антон Антонович, — произнесла я, — вам что-то известно об исчезновении Илюши Сереброва?

— С позавчерашнего дня только об этом и думаю! — заявил успокоившийся дед.

— Почему именно с позавчерашнего?

— А как с футбола пришел, так и думаю!

Так. Еще один любитель кожаного мяча. Главное, чтобы он снова не ударился в воспоминания и от Волоколамского шоссе плавно не перетек к ЦСКА и «Динамо». Впрочем, если он был на стадионе в Черкизове, то он никак не мог находиться в этом дворе в те пятнадцать минут, в интервале которых исчез мальчик.

— С футбола? — переспросила я. — Значит, вы были на футболе?

— Был! — с гордостью объявил отставник.

— На стадионе «Локомотив»?

— Да. То есть нет. Какой еще стадион? Да вы знаете, какие там цены? — вскипятился старик Бородкин. — А у меня — пенсия… А билет — двести пятьдесят рублей, говорю. Двести еще были. Да там старухи-спекулянтки стоят, на бедность жалуются, а у каждой на шее по энтому… по телефону висит! Телефонистки, ерш их в душу!

— Значит, вы не были на стадионе? — гнула я свою линию.

— Да нет! Дома я смотрел матч. В перерыве вот вышел, говорю. За пивком. Моя старуха, пока жива была, запрещала мне пивко-то, а теперь вот некому запрещать — я теперь как в молодости… и пивко, и портвешок, и даже стольничком водочки иногда жонглирую.

— Вышли в перерыве? В магазин? Вот в тот магазин?

— Ну да.

— И видели Илюшу?

— А и видел. — Дед старательно выпучил глаза. — Я уже даже попытался произвести дознание, но у меня поясницу прихватило. Не полез.

— К-куда не полезли? — спросила я, с удивлением глядя на боевитого деда.

— А туда! Куда Илюшка, оголец этот, делся. Да он никуда и не мог больше деться.

— И куда? Куда он делся? Что вы видели?

Дед воздел кверху указательный палец и назидательно потряс им в воздухе — ну совершенно как Сванидзе в момент одного из своих лиро-дидактических отступлений.

— Куда он делся-то? — настаивала я.

— А ты сама подумай.

Я пожала плечами и стала рассуждать вслух: