Панургово стадо

– Оставаться здесь тоже не по сердцу мне как-то, – продолжал майор. – Ведь кроме вас двух да Андрея Павловича у меня никого и ничего здесь нету. Да и вы ведь не вечно же в Петербурге. А тут для меня и жизнь, и люди – все какое-то не свое, все чужое. Куда же деваться? – Силы, слава Богу, еще есть, и здоровья хватит; дряхлость еще не совсем одолела. Пока дочка была на свете – ну, думал, для нее жить стану, замуж выдам за хорошего человека, а тогда уж на покой… Ну, видно, не суждено было этого!.. А ведь с самим собою надо же как-нибудь распорядиться человеку, я и решился…

– Да как это вы, право, надумались так быстро, я и в толк себе не возьму! – развела руками старуха.

– А как надумался? – очень просто, сударыня! – пояснил майор. – Недели с две тому назад иду я как-то по Садовой, мимо комендантского управления, а оттуда из подъезда в это самое время выходит полковник какой-то. Воззрился это я на него совсем машинально, только чу! – как будто лицо что-то знакомое… Гляжу, и он на меня тоже эдак пристально смотрит. «Петр Петрович! ты ли это?» говорит. Тут я его сейчас по голосу-то и признал: Пчельников – старый, закадычный приятель, однополчанин. Ну, обнялись мы это, расцеловались… Ведь и немудрено, сударыня: на Кавказе-то у нас, бывало, приятельские отношения не на фу-фу установлялись! Из одного котелка кашицу хлебали, на одной бурке спали, у одного костерка отогревалися. Это истинно сказать, что братская армия была!.. Ну, затащил он это меня сейчас же к себе, обедать оставил. Разговорились мы. Как и что ты? спрашиваю. – А так и так, говорит, полком ныне командую, в Польше стоим, а сюда в двадцативосьмидневный отпуск по делам прикатил. Пошло на откровенности… ну, тут и я старому другу про свои невеселые истории рассказал. А я вам скажу, сударыня, что если человек сирота сиротой на свете, так это самое одиночество-то его никогда ему не покажется грустнее, как если вдруг встретишься со старым товарищем, с которым ты делил когда-то свои лучшие, светлые дни, да как если разговоришься по душе про все это!.. Горько и мне в ту пору стало!.. Разболтались про былое, про полк, про левый фланг, про товарищей, да про экспедиции – расшевелило меня все это не на шутку! А он мне и говорит: что тебе, говорит, так-то по свету чужаком скитаться! – все равно бобыль! Ступай-ка лучше опять на службу царскую! Я, говорит, не моложе тебя, а служу еще; отчего и тебе не служить бы? Ступай, говорит, ко мне в полк; при первой вакансии баталион получишь. Жизнь, говорит, тебе знакомая, своя родная, и по крайности будешь не один, а со мною; а я старый холостяк – тоже, значит, бобыль! И так он мне это тепло да радушно предложил, так это сказалось у него от сердца, по-братски, что меня не на шутку раздумье взяло. Стали мы это судить, рядить, и то и сё, забрала меня охота; значит, вновь защекотала старая жилка. Что ж, думаю себе, силы, и в самом деле, есть еще довольно, маяться по свету скучно без дела… А и то сказать, признаться откровенно, такая на меня порою, после Нютиной смерти, тоска находит, что рад бы в омут; а тут все ж таки дело какое ни на есть, занятие по душе, старый товарищ… Подумал я это, взвесил все и решился. Я даже сердечно рад, что так неожиданно и такой счастливый исход представился. Это просто спасение мне… просто, я так считаю, Божий промысел надо мною!

– И вы уже все порешили и все устроили? – не без удивления пожала плечами старуха.

– Господи, да много ли на это времени-то надо! – улыбнулся майор. – Прошение в инспекторский департамент на другой же день подали, Пчельников похлопотал, и завтра или послезавтра, я думаю, уж в «Инвалиде» будет приказ пропечатан. Я вместе с Пчельниковым и еду.

Старуха только головою качала.

– А я так от души завидую даже Петру Петровичу, – вмешался Устинов. – И право, блажен человек, если в эти годы еще находит в себе столько силы и воли, чтобы сыскать себе дело по душе и взяться за него! Оно ведь все же дело, и притом честное. Там-то ведь все-таки настоящая, живая жизнь, а здесь-то что!.. Куда ни оглянись – везде один лишь повальный и бесконечный сумбур! Ряд величайших и самых нелепых противоречий слова с делом, дела с живою жизнью и здравым смыслом! Кабы только возможно – я рад бы не знаю куда бежать от этого сумбура, да жаль, что некуда!

– Экой вы непоседа! – шутя улыбнулась Татьяна. – Из Славнобубенска бежит в Питер, а теперь отсюда рад бежать.

– Ну, уж не от вас бы это слышать! – вскинул на нее глаза Устинов. – Что ж, по-вашему, здесь прекрасно?

– Да ведь и везде все то же! В Славнобубенске разве не тот же сумбур?

– Мм… То есть как вам сказать!… Там он наивнее, там он более бессознателен. Там скорее одни только отголоски того, что творится здесь. В Славнобубенске стадо, а вожаки пасут его в городе Санкт-Петербурге. И кто же вожаки-то? – Смешно и стыдно сказать! – Полояровы с Анцыфриками!

– Ну, где же Полояровы!.. Разве это вожаки? – усомнилась Татьяна.