Папа, я проснулась! (сборник)

А тогда Зигмунд решил поступать на режиссерский. Решил-то он решил, но очень боялся. Страшно боялся. Границ его страху не было. Первый раз поехал в Москву и сразу сбежал назад, в том же поезде. Второй раз он собрал все свое мужество и дошел до приемной комиссии, но потом опять дал деру. Третий раз два друга привезли его под конвоем, сидели на скамейке под окнами Щукинского училища, пока он подавал документы и проходил все предварительные прослушивания. Он вызвал интерес у приемной комиссии, любопытство у преподавателей, сам был обнадежен и взбодрился… Его охранники обрадовались, потеряли бдительность, ушли пить пиво — Зигмунд почувствовал свободу и пустился наутек. Бежал, обгоняя поезда метро, мчался впереди автобуса, успел на поезд и оказался дома на два дня раньше, чем его охрана. В следующий раз с ним поехал самый большой его друг Ленька Чупак — и душой большой, и форматом — великан двух метров и двух с половиной сантиметров. Огромный, как Кинг-Конг. И такой же красавец. Его задача была поддерживать, подталкивать, подпихивать и отлавливать Зигмунда в процессе поступления в театральное училище. Вместе они дошли до второго тура.

Наступил решающий день.

В экзаменационной комиссии сидели мэтры, знакомые по кино, прессе и телевидению… Один из них, очень пожилой, полный, косматый, с крупными чертами лица, дремал…

Зигмунд боялся. Очень боялся… Особенно этого, лохматого, спящего…

— Ну? — приветливо обратилась к нему красивая пожилая дама в белой блузе с камеей.…

— Ы? — Тупо, по-бычьи, наклонил голову в ее сторону Зигмунд.

— Что читаем?

— Гоголь…

— Ну-ну… Пожалуйста… Ну? Не волнуйтесь, э-э… — Дама заглянула в бумаги: — Не волнуйтесь, Зигмунд Павлович. Замечательно! Гоголь! Так… Ну-ну?

— Отрывок! — с надрывом вскричал Зигмунд.

— Так-так… — успокаивала его дама с камеей. — Отрывок… Ну?

— «Вий»… Отрывок… «Вий», — еще немного, и Зигмунд должен был разрыдаться.

— Читайте же, Зигмунд Павлович! Ну читайте! — теряла терпение дама.

Она, собственно, привыкла к таким вот странным, талантливым полусумасшедшим людям, но уговаривать этих альтернативно одаренных артистов становилось уже утомительно.

— Читайте же, Биневич, читайте! — повысила тон дама.

Зигмунд помялся, кашлянул и завыл, не отрывая взгляда от спящего:

— П-поднимите… Поднимите мне ве-е-е-ки!!! Поднимите!!!

Спящий вздрогнул, испуганно всхрапнул, поднял тяжелые веки и, не мигая, уставился на Зигмунда бессмысленными сонными глазами.

— Ой, мама… — выдохнул Зигмунд и остановился… — Щас… — прошептал он. — Я щас… Там… Мне… надо… Туда…. — Зигмунд, пятясь и кланяясь, кланяясь и пятясь, спиной дошел до двери, тыкая пальцем на выход, не глядя нащупал ручку двери и быстро исчез.

Не успели экзаменаторы переглянуться и пожать плечами, как дверь распахнулась, и большая твердая рука Леньки Чупака вбросила Биневича обратно в зал. Перебирая и шаркая ногами, как на льду, балансируя руками, чтобы не упасть, Зигмунд вбежал и, отчаянно тормозя, резко остановился перед столом комиссии. Следом просунулась Ленькина рожа, хмуро повела носом, удовлетворенно кивнула, мигнула глазом и исчезла. Дверь плотно и тихо закрылась.

Опять ничему не удивляясь, красивая дама, сложив руки под грудью, призывая к вниманию своих коллег, кивнув вправо и влево, предложила:

— Продолжим!

Ну и потом все пошло как по маслу. Оказывается, иногда, для того чтобы у человека все сложилось хорошо, надо просто крепко дать ему по шее.

Словом, в этот раз Зигмунд поступил в театральное училище. И учился там с огромным удовольствием. На время сессий бывший школьный, а впоследствии городской молодежный театр скидывался и отряжал в Москву Чупака, чтоб тот подстраховал Зигмунда на экзаменах. В училище Зигмунда любили. Ко всем своим талантам и чудачествам, он был — копия молодой Вахтангов на большом портрете в репетиционном зале училища. Старые преподаватели даже вздрагивали…