Папа Хемингуэй

Я улетел в Европу. В конце июня получил письмо от Мэри. Она писала, что врачи все-таки заставили ее забрать Эрнеста домой. Более того, когда она приехала в Рочестер, они уже успели его убедить, что он может вернуться домой, и бедный Эрнест с радостью и надеждой ждал ее приезда. Врачи сказали, что у Эрнеста начинается новая фаза, и он должен вновь поверить в себя, в свои силы, а для этого ему необходимо жить дома. Мэри снова связалась с Институтом жизни, но там ей твердо заявили, что сейчас везти его к ним нет никакого смысла и это может даже нанести вред. Они считали, что он на шестьдесят — семьдесят процентов в норме, и, если его состояние не ухудшится, все будет замечательно. Мэри пыталась протестовать, но ей не хватало специальных знаний в психиатрии. И она сдалась. Джордж Браун прилетел из Нью-Йорка и отвез их в Кетчум.

Второго июля я прилетел из Малаги в Мадрид, где должен был переночевать, чтобы на следующее утро лететь в Рим. И вот утром, выйдя из лифта и спеша в аэропорт, я вдруг увидел бегущего ко мне Билла Дэвиса. Он всю ночь вел машину, пересек почти всю Испанию, чтобы первым сообщить мне о самоубийстве Эрнеста и быть в эту страшную минуту рядом. Я был ему глубоко благодарен, однако в те, первые, мгновенья я не мог поверить в случившиеся, не мог осознать, что произошло, — боль, непереносимая боль утраты, пришла позднее, через несколько месяцев.

По дороге в Рим я читал в газетах о том, что случилось. Как и предсказывал доктор Знаменитость, заголовки о самоубийстве Эрнеста появились на первых полосах газет всего мира. В сообщении Ассошиэйтед Пресс говорилось, что Эрнест был в хорошем настроении на протяжении всей трехдневной поездки из Рочестера в Кетчум. Казалось, он наслаждается жизнью. В первый вечер дома он с удовольствием поужинал и даже пел вместе с Мэри их любимую песенку. Потом, по словам Мэри, утром следующего дня в доме раздался выстрел. Мэри сбежала вниз. Эрнест чистил одно из своих ружей, и оно случайно выстрелило, убив своего хозяина.

Я ни в чем не винил Мэри. Она не была готова принять то, что произошло, и поэтому выдвинула первое пришедшее ей на ум объяснение. Да и какая разница, что случилось на самом деле? Разве, сказав правду, что-нибудь вернешь назад? Или уменьшишь муки, раздирающие душу?

Вдруг в моей памяти возник вопрос, который когда-то давно, в Испании, Эрнесту задал один немецкий журналист: «Герр Хемингуэй, могли бы вы в двух словах сказать, что думаете о смерти?» И Эрнест ответил: «Смерть — просто еще одна шлюха».

Я отправил Мэри длинную телеграмму, но на похороны в Кетчум не поехал. Я не мог прощаться с Эрнестом на глазах публики. Вместо этого я отправился в Санта-Мария-Сопра-Минерва, в его церковь. Мне просто хотелось сказать ему «прощай» в месте, которое принадлежало Эрнесту. Я подошел к боковому алтарю — там никого не было — и сел на скамью. Я вспоминал Эрнеста, наши встречи, веселые и грустные, начиная с той первой, в гаванском ресторанчике «Флоридита». А покидая церковь, смог сказать только одно: «Удачи тебе, Папа». Думаю, он знал, как я его любил, и не было никакого смысла напоминать ему об этом сейчас. Я зажег свечу, оставил деньги в ящике для пожертвований и вышел. Всю ночь я в одиночестве бродил по старым римским улицам.

Да, Эрнест был прав: человек не создан для поражений. Его можно уничтожить, но победить — нельзя.