Решеты, 7/IX — 1943 г.
Лидука, дорогая моя женушка!
Долго я тебе не писал, очень долго. Этому молчанию были причины, которые объясню. 6/VII, внезапно для меня, как это обычно и случается у нас, меня перебросили из Канска обратно на Н. Пойму, где я был в прошлом году, только на другой лагпункт. По дороге меня начисто обворовали, забрав продукты и вещи, полученные в посылке из Москвы. Сразу попал я на тяжелые для меня погрузочные работы, так как я еще очень слаб здоровьем. И бытовые условия здесь не то, что в Канске…
Одним словом, я вернулся к тому же состоянию, что было зимой, т. е. резкий упадок питания, сил… К тому же я простудился, болел. Да еще на почве неправильного обмена веществ, появились фурункулы и карбункулы, до сих пор мучающие меня нещадно. Особенно доканал меня карбункул на левой руке, которой не могу из-за этого двигать. Только вот в последние дни дело пошло на улучшение, и я надеюсь, что вскоре все заживет. Писать тебе обо всем этом тяжелом моем состоянии, которому ты не можешь помочь, не хотелось, а умолчать о нем не смог бы, так как оно довлело надо мной. Это — первая причина моего длительного молчания.
Вторая. В последнем своем письме, полученном мною перед отъездом в Канске, ты крепко обидела меня. После тоже длительного перерыва в письмах, в котором я имел все основания тебя упрекнуть, ты заявила в своем письме, что пишешь мне тогда, когда хочешь, а не когда я требую этого. Не нужно пояснять моей обиды на это, но пойми только одно: весточка из дому — это кусок жизни, это нить, связывающая меня с жизнью, поддерживающая меня и облегчающая мой тяжелый путь. Ты вообразила почему-то, что я не тревожусь о судьбе Марика, о его жизни и здоровьи, о его воспитании, не тревожусь о тебе, что я далеко от вас, а потому не способен переживать ваших горестей. Стоит ли это опровергать? Само собою ясно, что твои сомнения не имеют никаких оснований. В тысячный раз повторяю, что свои силы черпаю лишь из одного источника. Это — надежда вернуться все же домой, в свою семью, иметь, как прежде любимую жену и воспитывать своего сына. Источник моих сил заключается еще в сознании того, что где-то, в родной Москве, живет моя семья, жена, сын, любящие меня, тоскующие по мне, и ждущие моего возвращения. Именно сознание того, что я не одинок, что есть близкие мне люди, беспокоящиеся обо мне, думающие обо мне, и всегда ожидающие меня, готовые встретить меня с теплой лаской и любовью, — именно сознание этого поддерживает меня больше, чем что-либо другое. Не станет его — исчезнет самая цель и оправдание всего дальнейшего моего существования. Пойми это раз и навсегда и сделай соответствующие выводы.
Третье. Опять-таки в том письме, резче, и, я бы сказал, грубее, чем когда-либо прежде, ты вновь поставила передо мной вопрос о моих родных, ставя наши дальнейшие отношения с тобою в полную и прямую зависимость от моих отношений с сестрами и матерью. Такой ультиматум я категорически отвергаю, он оскорбителен для меня, для моих чувств, и совершенно недоступен моему пониманию. В отношении моих родных тебя одолела какая-то болезненная мания, не дающая тебе объективного рассуждения. Ни мама, ни сестры мои, ни разу не позволили себе в своих письмах чернить тебя или порочить. Они только высказывают горе или недоумение по поводу ненормальных взаимоотношений, сложившихся между вами, надеясь на то, что все уладится с моим возвращением в семью. А ты в каждом своем письме поносишь мою мать, сестер, и еще требуешь от меня, чтобы я плюнул в лицо своей матери, отказался от своих родных. Для того, чтобы сделать это — нужны слишком веские причины, нужны очень крепкие основания. Таких причин пока что я не вижу, а разобраться мне в случившемся между вами отсюда тяжело. Вообще же все это мне кажется довольно глупым и бессмысленным, недостойным взрослых людей. И тебя, и моих родных, я всегда знал как милых, хороших и добрых людей. И ты, и они, сохранили свято любовь ко мне и проявляете чуткую заботу и участие, и не дорожить которыми я не могу. Поэтому вдвойне мне тяжелее разобраться в случившемся между вами и осудить кого-либо из вас. Давай, Лидука, договоримся окончательно об этом; когда вернусь домой, а это уж не за горами, будем толковать и разбираться. Тогда все будет ясно для принятия решений. И брось всякие сомнения насчет нашего будущего. Я жажду его всеми фибрами своего существа и толкаю дни, храня любовь.
Для обеспечения нашего будущего надо думать о настоящем. Нужно обязательно сохранить себя и дожить до светлых дней. Проклятых фашистов скоро уже изгонят с нашей родной Земли, война кончится, станет легче, и я, может быть, вернусь. Если только будет какая-нибудь возможность помочь мне маленькой посылочкой, то помоги, — я в этом очень, очень нуждаюсь.
Мой адрес: ст. Решеты, Красноярск, ж.д. почт. ящ. № 235/5. Ожидаю самых подробных писем о жизни, о здоровье, о работе, о сыне, о маме. Горячий вам привет.
Крепко, крепко обнимаю и целую вас, моих милых.
Сема.
