Папа, мама, я и Сталин

Масса, за редким исключением, вела себя послушно и совершенно не страдала от творящегося вокруг безобразия. Вспомним лермонтовское: «и вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ». Но хочется не то чтобы поправить горестный вопль поэта-патриота, а немного уточнить: «народ» послушным не бывает, послушным бывает НАСЕЛЕНИЕ, то есть те, кто в отличие от народа потерял нравственные ориентиры и творит зло со спящей совестью.

Россия, подмятая сталинщиной, пребывая в испуге и лени, легла под сталинщину, признав за ней всепобеждающую силу, — униженные и оскорбленные один раз пошли гуртом за большевиками, а на второй раз, кроме Кронштадта и Тамбова, чьи протесты были показательно подавлены и утоплены в море крови (против восставших тамбовских крестьян применялись даже газы), духу не хватило. Да и всеобщий энтузиазм и пафос, устремляющий общество к всеобщему счастью, сдвигал мозги набекрень.

Самые умные, конечно, всё понимали и затихали. Глупые и недоразвитые прекрасно обустроились в сталинском лепрозории. Они вступали в партию и быстро становились плоть от плоти режима от слова «режь».

На Страшном суде не страшно. Страшно было на партсобрании.

Объявят «вредителем», «врагом народа» — и пиши пропало. Лучше я буду первее и донесу куда следует — на друга, на соседа, на сослуживца. Раньше, чем он — на меня.

Так делалось самое черное дело сталинщины: бывший народ-богоносец превращался в податливый придаток сталинщины — тиран делает с нами всё, что хочет, а мы делаем всё, что хочет тиран. Договор подписан и обжалованию не подлежит.

Конечно, за политическую деградацию народа ответственность несет интеллигенция. Ленин это понимал и считал интеллигентов «говном». Что же должен был считать Сталин, по всем интеллектуальным параметрам, казалось бы, уступавший Ильичу?

Сталин должен был пойти дальше своего учителя и показать, что есть что-то, что ниже «говна». То есть «лагерная пыль». Отсюда — прагматичное и холодное, как сталь, решение уничтожить элиту и на ее место поставить своих холуев и прихвостней. Единственное, перед чем вождь иногда терялся, так это перед Большим талантом.

Пастернака он уважал, поскольку «нэбожитель» проявлял к вождю искреннее личное верноподданничество, хотя весь маразм и ужас текущего момента Борису Леонидовичу был отвратен.

Сталинщина, с одной стороны, делала интеллигенцию «говном», а тех, кто сам не делался, тот и «обделался», — элиту дробили страхом, ведь чувствовать себя на мушке и одновременно творить было невозможно.

Отдельные, самые выдающиеся лица оставлялись нетронутыми в качестве деликатесов (Эренбург, Симонов, Шолохов, Эйзенштейн, Шостакович, Прокофьев и др. — за их активную лояльность и поддержку — пусть с некоторыми ответвлениями в сторону «гуманизма» — генеральной линии), другие шли в гарнир и беспощадно ликвидировались (список астрономический).

Еще была тончайшая прослойка из «недобитков» (Ахматова, Станиславский, Немирович, Вернадский, Шкловский, Тынянов, Пришвин — скамейка не вся, но короткая) — этих сталинщина или проспала, или не догнала по причине усталости, — палачи, если перетрудились, иногда становятся вялыми до такой степени, что нажатие курка лишний раз делает профессию скучной и однообразной. А может, просто руки не дошли…

Вон Ахматову как гнобили, но не догнобили. И на старуху бывает проруха. «Старуха» в данном случае — Анна Андреевна.

Новую (управляемую) элиту сварганить в общем-то удалось. Я бы воздержался называть ее «приспособленцами», потому что слишком жестоко осуждать людей за то, что они хотели выжить с головой на плахе при занесенном топоре.

Есть, правда, другое словечко в русском языке — «лизоблюд». Оно хлесткое, но образное, и потому наиболее точное.

Я прежде вольность проповедал,
Царей с народом звал на суд,
Но только царских щей отведал
И стал придворный лизоблюд.

Это четверостишие неизвестного автора, адресованное чуть ли не самому Пушкину за проявление поэтом «хвалы свободной» Николаю уже через год после виселиц декабристов, — можно отнести к тогдашнему самиздату, но в наше время его к месту вспомнил Соломон Волков в своей чрезвычайно важной именно сегодня книге «Шостакович и Сталин. Художник и царь».

Да, царь. Рассказывают, будто Сталин однажды приехал в Грузию и в разговоре с матерью, на ее вопрос: «Сосо, а ты кто там в Москве теперь?» — вождь ответил: «Ну… вроде царя». То есть он сам со спокойной совестью идентифицировал себя с должностью, ради свержения которой большевики вздыбили Россию.

Русский царь — существо особое. Он фараон в косоворотке. Божество в сапогах.

Во-первых, он должен быть грозный.

Во-вторых, занят тем, чтобы оправдать свои окаянства. Грозный — не грязный.

В-третьих, надо, чтоб его не просто любили и обожали, а в трепетании своем ежеминутно присягали на верность и величали как бога.