Папа, мама, восемь детей и грузовик

Но Самоварная Труба не понимала, о чём ей говорила Мона, она грызла свой ботинок и ни о чём другом не желала думать.

И вот наступил день свадьбы.

В церковь нужно было ехать к пяти часам. В половине четвёртого мама позвала всех детей в кухню. По всей кухне были расставлены тазики для умывания с тёплой водой. Детям оставалось только как следует вымыться.

А им было что отмывать!

Наконец восемь отмытых до блеска детей были готовы.

Они надели свои самые нарядные платья. Папа надел синий костюм, мама — красную юбку и белую блузку. И все сели ждать. Без четверти пять в дверь постучали.

Оказалось, что пришла сама невеста и вместе с ней какая-то пожилая дама. Конечно, это была тётушка Олеа, у которой жил Хенрик.

— Просто не знаю, что и думать, но Хенрика ещё нет, — сказала Хюльда.

— Как — нет? — удивился папа. — Это весьма странно.

— Не понимаю, — сказала тётушка Олеа. — В четверть пятого он был уже совсем готов. Я помогла ему красиво завязать галстук, вдруг он вскочил и сказал, что он о чём-то забыл. И убежал. Больше я его не видела.

— Да он сейчас придёт, — сказала мама. — Садитесь, подождите пока.

Но было уже без десяти минут пять, потом без пяти, а Хенрика всё ещё не было.

— Может быть, он передумал? — всхлипнула Хюльда. — Может быть, он уже не хочет жениться на мне?

— Не может быть, — сказал папа. — Здесь что-то другое.

Он был прав. Без трёх минут пять прибежал запыхавшийся Хенрик.

— Хюльда! Хюльда! — кричал он. — Где ты?

Он размахивал руками. В одной руке он держал шляпу, в другой — сухие зелёные веточки, обёрнутые красной креповой бумагой.

— Хенрик, милый, почему ты опоздал? — спросила Хюльда.

— Я совсем забыл, что тебе нужен свадебный букет. А все магазины уже закрыты. Я достал только эти веточки.

— Ты молодец, обо всём позаботишься, — сказала Хюльда, взяв у него веточки.

И теперь уже все вместе побежали вниз по лестнице.

Хюльда и Хенрик сели в кабину, а остальные разместились в кузове. Осталась только тётушка Олеа.

— Мне не влезть наверх, — сказала она. — Видно, мне не придётся поехать с вами в церковь.

Но папа помог тётушке залезть в кузов, и Хенрик поехал так быстро, как ещё никогда не ездил.

Ровно в пять часов они были в церкви.

Когда они входили в церковь, мама шепнула Малышке Мортену и Мине, чтобы они вели себя тихо-тихо.

Но всё обошлось благополучно. В церкви было так много интересного, что Мортен был очень занят. И только когда все запели, после того как Хюльда и Хенрик сказали «да», Мортен повернулся ко всем и сказал:

— Тисе! Лазве вы не знаете, сто в целкви нельзя суметь?

Но это было не страшно, потому что в церкви не было посторонних.

Священник поздравил Хюльду и Хенрика, и можно было ехать домой. Теперь квартира Хюльды принадлежала им обоим, и Хюльда прибила к двери новую дощечку, на которой было написано: «Хюльда и Хенрик».

Мадс сбегал наверх, привёл Самоварную Трубу, и праздник начался. Хюльда напекла много вкусных пирожных и приготовила очень красивые бутерброды с яйцами и колбасой.

Самоварная Труба сидела под столом, и все дети умудрились положить по кусочку колбасы ей прямо в рот.

Самоварная Труба считала, что свадьба удалась на славу.

Впрочем, и все так думали, а если б и вы на ней были, вам бы тоже очень понравилось.

Три раза бегом вокруг квартала

Приближалось рождество. Все ходили с таинственными лицами и придумывали, что бы такое подарить друг другу.

Мона уже придумала. Она прятала свою тайну в своём ящике для игрушек. Тайна была салфеткой, которую она вышивала для мамы. Это был кусочек старой простыни, но Мона вырезала из него ровный круг, а Нижняя Хюльда дала ей красных ниток для вышивания. И каждый раз, когда она приходила в гости к Хюльде, она немножко вышивала. Салфетка была уже почти готова. Но вот сегодня, когда она хотела достать из ящика салфетку, её там не оказалось. Мона искала и искала по всей квартире и наконец нашла её на полу под одной из кроватей.

Салфетка была измята, запачкана и испорчена, но самое странное заключалось в том, что кто-то вышил на ней какие-то беспорядочные красные разводы.

Мона стояла с салфеткой в руке и смотрела по очереди то на одного, то на другого. У неё был такой сердитый вид, что все испугались и поспешили сказать, что они этого не делали. Даже папа подошёл к Моне и сказал:

— Мона, дорогая, поверь, что я даже не прикасался к твоей вышивке.

И только Малышка Мортен не сказал ни слова, потому что он спал после обеда.

Мона, конечно, сразу догадалась, что напроказил Мортен, а теперь он спит, и она даже не может выругать его как следует. Он лежал в своей кроватке с таким невинным видом, что Мона рассердилась ещё больше. Ей хотелось схватить весь ящик с игрушками и швырнуть его на пол, чтобы все сразу поняли, как она сердита.

Папа взглянул на Мону.

— Конечно, это очень плохо, — сказал он. — Но самое плохое, что у нас так мало места. Здесь даже посердиться негде по-настоящему.

— Как это — негде? — удивилась Мона. — Разве мне сердитой надо больше места, чем не сердитой?