Папа, спаси меня (СИ)

Я еду в клуб, выжимая из тачки всё, чтобы поскорее увидеть ЕГО. Чтобы схватить гниду за грудки и вытрясти из него правду, выяснить, как именно он поговорил с ней. Вот только наша встреча оказывается иной — мы просто пожимаем друг другу руки и заказываем по парочке шотов текилы.

— Всё совсем сложно в семье? — осторожно спрашиваю я, опасаясь спугнуть.

— Не знаю. Пацан болеет, я же тебе говорил. Тонька около него целыми днями носится. Она даже ночует теперь в его комнате, а я как хрен с лысой горы — не нужен ей совсем. Бесит до невозможности.

— Правда? И как часто ты прикладываешь руку в разговорах с ней? — я щурюсь, глядя на него, жду его ответ и знаю, что одним ударом не ограничусь, если услышу то, что услышать не должен. Я его убью, а потом сяду. И урою любого, кто посмеет попытаться разнять нас.

— Не, Дикий, это так не работает. Я женщин и детей не бью. Пацанские правила. Если только бабу в постели, легонько… Ну плёточкой, например… — Меня начинает тошнить, когда я представляю их… В постели. С плёточкой. Уровень ярости зашкаливает, и мои глаза уже, наверное, светятся как два фонаря. — Но Тонька у меня немного овощ в этом плане… Её ролевые игры не интересуют… Мне в последнее время кажется, что я её вообще не интересую. Да и чёрт с ней… Одумается ещё, перебесится… Давай обсудим дела, Дикий.

Пока мы занимаемся тем, что он называет обсуждением дел, я уже прокручиваю в голове сотню планов о том, как снова встретиться с ней. Хочу увидеть её, убедиться, что он на самом деле её не бьёт, но в то же время не желаю этого, потому что понимаю, что она отравит меня своим ядом медленного действия. Снова.

— Вот это я понимаю тема! Давай уже выпьем за то, чтобы всё прошло на высшем уровне, Дикий! — радуется Седой, как ребёнок, когда мы, наконец, оговариваем все детали и решаем начать как можно быстрее.

— А что насчёт пикника? Я скоро уеду из города, а мы так и не успеем устроить встречу. Как серьёзно болен твой пацан?

Для меня болезнь ассоциируется больше с душевным состоянием, когда внутри волки воют и кошки скребутся… На крайняк с кашлем… Я не придаю этому слову высокого значения, но когда болеют дети, всякое ведь может быть. Если только подумать, сколько благотворительных сборов уже открыто, и сколько открывается каждый день.

— Пикник будет. Не волнуйся, брат! Я всё организую. Ты назови только дату, время и место… И я найду способ примчаться. Ты же знаешь.

А она? Мне так и хочется спросить это, а по венам прокатывается нечто раскалённое, уничтожающее, зависимое от её присутствия.

— Договорились. Завтра всё скину, — выдавливаю улыбку я и залпом выпиваю стопку текилы. Обжигающая жидкость проникает внутрь и согревает тело. Меня даже передёргивает на мгновение.

— Ну что, Дикий, сыграем в нашу игру? Чур первым сегодня тёлочку выбираю я… — заявляет Седой, а его глаза начинают блестеть от азарта.

Мне становится противно, омерзительно до зубовного скрежета, но в то же время внутри пробуждается какое-то ликование. Она сама виновата. Сама выбрала его, а не меня. Я бы никогда не изменил ей, наверное, а он… Наверное, она и не сомневается в том, что он изменяет… Скорее всего, знает о его бабах и походах налево, потому и ведёт себя как деревянная. Деревянная. Мне хочется смеяться в голос, потому что со мной она точно никогда не была такой. Так жарко мне не было ещё ни с кем и никогда. Мы сгорали, сжигали друг друга и повторяли снова и снова, пока измождённое не проваливались в пучину сна, но даже там мы продолжали заниматься… Любовью…

Я смотрю на девушек, виляющих перед нами бёдрами, наблюдаю, как Седой цепляет себе сочную брюнетку, а перед глазами появляется Малая… Девочка, которая любит сахарную вату, шляпки и море… Девочка, которую я ненавижу точно так же, как всё ещё люблю.

Глава 10

Я выхожу в коридор и грузно сажусь на лавочку возле кабинета. В голове нет ни одной мысли, которая бы пронзила сейчас все мое существование, подсказала выход из сложившейся ситуации. Мне кажется, что стала ватой, белой, пустой. Дунь — и я улечу.

Возле соседнего кабинета стоит молодой врач с изящной модной бородкой, но преждевременной лысиной, белом халате и разговаривает по телефону. Он почёсывает свой подбородок, будто кот, и играет интонациями, так что я понимаю: он общается с девушкой, которая ему, возможно, нравится.

Это так удивительно, так нелепо и странно для меня, что врачи легко могут переключиться от мира страданий и боли на повседневные заботы. Только вчера этот врач передавал мне данные анализов моего сына, понимая, что показывает неразорвавшуюся бомбу, у которой уже выдернута чека. И момент, когда она рванет, неизвестен никому. Ни на небе, ни на земле.

И этот же самый врач уже говорит, флиртуя, с кем-то на другом конце провода, и сомневается, и краснеет, и заискивает…

Но это и правильно: ведь он должен исцелять, а не множить постоянно печали и боль, боль и печаль.