Дело в том, что португальский язык, несмотря на свою распространенность в Анголе, Мозамбике, Бразилии, Сан-Томе, Принсипи, Кабо-Верде и Гоа (в Индии), был и остается достаточно редким. Как правило, советские военные советники и специалисты не владели иностранными языками. В лучшем случае, знали на среднем уровне английский и немецкий, а среди ангольских военнослужащих совсем немногие получили в СССР военное образование и понимали русский язык. Советники не были готовы осваивать чужой язык, да у них и не было на это времени, и поэтому вся ответственность за коммуникацию двух сторон ложилась на переводчика.
В обязанности переводчиков в Анголе входило обеспечение успешной коммуникации между советскими советниками и специалистами и ангольскими военными, которых те должны были консультировать и обучать. Перевод мог быть синхронным, например, во время учебных занятий в военных училищах либо в местах расположения подразделений, на совещаниях, а также письменный – различных докладов и отчетов. Одновременно важно было обеспечивать устную коммуникацию между советниками и подсоветными в реальных условиях боевых действий.
Так как переводчик был неким «решальщиком» бытовых проблем Советской миссии, то для установления хорошего контакта с населением необходимо было понимать особенности Анголы, местных традиций и обычаев. Соответствующими знаниями, в силу профессии, обладали только переводчики. Государственным языком в Анголе, бывшей португальской колонии, был португальский, причем не литературный, который преподается в вузах, а местный разговорный его вариант. К примеру, «дом» у них не «casa», а «cubico», сигарета – «naite», то есть все не так, как нас учили в институте, где преподавался классический язык Камоэнса и Паоло Коэльо…
Так, нам вначале местные выдали прекрасный джип «Fiat-Campagnola», а когда тот сломался, мне пришлось убедить командира округа выделить нам хоть что-то, и мы получили надежный ГАЗ-66, который верой и правдой служил нам как в городе, так и в саванне. В ход шли не только убеждение и авторитет советского «асессора» (по-португальски «советник»), но порой и пара бутылок «Столичной».
Наши переводчики обычно были ребятами общительными и открытыми, и к ним всегда тянулись ангольские солдаты и офицеры – ведь кто лучше русского, бегло говорящего на португальском, расскажет о далеком Советском Союзе, о котором они только читали в газетах да слышали по радио.
Нам приходилось отвечать на кучу вопросов: и о политике, и о жизни в Москве, и о том, насколько красивы русские девушки и сложно ли с ними познакомиться. В процессе беседы ангольцы не всегда использовали знакомую нам лексику, порой вставляли выражения из языка овимбунду или использовали известные слова в незнакомом для нас значении (типа: парень – не «rapaz», а «gajo»). Мы не стеснялись их перебивать и спрашивать о смысле незнакомых слов. Таким образом мы быстро нарабатывали багаж «местной» лексики и потом сами уже метко использовали полученные познания, от чего африканцы обычно приходили в восторг, считая русских неимоверно способными к языкам…
Вместе с советниками и специалистами из СССР в Анголе в 1975–1988 гг. располагался кубинский армейский корпус. Военную Миссию в Луанде охраняли кубинские солдаты, мы с ними быстро подружились, подкармливали их продуктами и пивом из нашего валютного магазина. Имея навык португальского, мы довольно быстро освоили испанский и могли спокойно переводить сразу три языка – испанский, португальский и русский. Стоят, например, трое: наш советник, кубинский командир и ангольский офицер. Переводишь им с русского на испанский, с испанского на португальский, с португальского на русский – и так по кругу. Владение испанским языком не раз помогало нам в нелегкой работе переводчика. Выручало и то, что многие кубинцы, особенно офицеры, учились в СССР и хорошо говорили по-русски.