ПАПАПА (Современная китайская проза)

Хотя он был очень худ, его пуп был никак не меньше медной монеты с квадратным отверстием посредине, что удивляло стоявших рядом с ним ребятишек и внушало им чувство уважения к Бинцзаю. Поглядывая на этот большой пуп, они подарили Бинцзаю несколько камешков и, следуя его примеру, стали хлопать в ладоши и кричать: «Папапапапа!»

Мимо проходили две женщины, и одна сказала другой: «Что это там за помои?» — и унесла стоявший перед Бинцзаем пузатый кувшин, в котором вращался луч света.

Перевод Н. К. Хузиятовой, Е. Т. Хузиятовой

МО ЯНЬ ПРОЗРАЧНАЯ КРАСНАЯ РЕДЬКА

I

Осень, раннее утро, воздух пропитан влагой, на траве и черепице выступили прозрачные капли росы. На акациях появились бледно-жёлтые листочки. Висящий на акации железный колокол, весь в ржавых пятнах, тоже покрылся росой. К колоколу не спеша шёл бригадир. На его плечи была накинута куртка, в правой руке он держал гаоляновую лепёшку, в левой — перья зелёного лука. Пока он дошёл до колокола, руки его опустели, а щёки надулись, как у полёвки, которая по осени делает запасы зерна. Он потянул колокол за верёвку, язык колокола лениво ударился о стенки: «Бом-бом-бом». Со всех сторон повалил народ — от мала до велика. Все собрались у колокола и, как истуканы, уставились на бригадира. Бригадир с усилием проглотил лепёшку, потом вытер рукавом рот, бороду и усы. Народ смотрел ему прямо в рот. Как только этот рот открылся, из него сразу же посыпалась брань: «Твою ж мать! Эти сукины дети из коммуны[46] сегодня забирают двух каменщиков, завтра им подавай двух плотников — так и рабочих рук не останется! Слушай, каменщик, — сказал бригадир, обращаясь к высокому широкоплечему парню, — коммуна собирается расширять дамбу за деревней, каждая производственная бригада должна выделить каменщика и подручного, пойдёшь?»

Каменщик был хорош собой: чёрные, как смоль, брови и белые зубы придавали его лицу особую привлекательность. Он движением головы отбросил прядь волос, соскользнувшую на лоб, и, немного заикаясь, спросил у бригадира, кто пойдёт подручным. Бригадир, словно от холода, обхватил себя руками за бока и, вращая глазами, как лопастями ветряных мельниц, пробасил: «По-хорошему бы отправить какую-нибудь бабёнку, но бабам нужно собирать хлопок. Отправь мужика, опять же — потеряем ещё одну пару рабочих рук». Его взгляд остановился на углу дома, где стоял мальчик лет десяти. Он был босой и по пояс голый, в трусах не по размеру — они были белые в зелёную полоску и все в пятнах, где от травы, где от застывшей крови, которая периодически текла у него из носа. Ноги ниже коленей были покрыты поблёскивающими глянцем рубцами.

«А, Хэйхай,[47] щенок ты этакий, ещё жив? — сказал бригадир, глядя на худосочного ребёнка. — Я думал, ты уже на том свете. Что, оклемался после малярии?»

Мальчик ничего не ответил, и лишь два чёрных блестящих глаза выжидающе смотрели на бригадира. Его большая голова в форме перевёрнутой тыквы-горлянки едва держалась на тоненькой шейке, которая, казалось, в любой момент может переломиться.

«Ты ведь хочешь заработать немного трудодней? Что ты умеешь делать, обормот? Тебя ж соплёй перешибить можно! Что, если ты вместе с каменщиком пойдёшь на дамбу подручным, а? Возьмёшь дома молоток и будешь сидеть дробить гальку, захочешь — надробишь побольше, не захочешь — поменьше, всё равно на деле эти задания коммуны, только чтобы пустить пыль в глаза».

Мальчик, медленно ступая, подошёл к каменщику и ухватился за край его одежды. Каменщик, по-дружески похлопав его по блестящей безволосой голове, сказал: «Иди домой, возьми у мачехи молоток. Я буду ждать тебя у моста».

Мальчик побежал. Точнее, о беге напоминали лишь его движения, но не скорость. Изо всех сил размахивая своими тонкими ручонками, он был похож на соломенное чучело, которое колышется в поле на ветру. Все провожали его взглядом и, глядя на его голую спину, вдруг разом почувствовали, что на улице холодно. Бригадир рывком запахнул на себе куртку и прокричал мальчику: «Дома попроси у мачехи, чтоб дала куртку на плечи накинуть, эх ты, дурья твоя башка».