ПАПАПА (Современная китайская проза)

Чжан Даминь собирался рассмеяться, но, сжав кошелёк, понял, что смеяться не стоит, а надо плакать. От китайской смеси — понос, от американской — нет, ну что за желудок такой! За два дня ребёнок съел полбанки, за пять дней — целую банку смеси, за девять дней — две банки, что за живот! Преклоняется перед иностранным, ест банку за банкой, а если вдруг поставки прекратятся, то и своего китайского отца съест.

Чжан Даминь стоял на коленях на полу и подсчитывал: деньги бесконечно будут уходить американской молочной компании, лучше уж один раз их потратить на свою молочную корову. Молочная корова была всем хороша, проблема только в одной детали: одна мышца не работает. Он опять купил пять карасей, пять свиных копыт, потушил их, покормил Юньфан, её груди стали похожи на огромные белые шары, а молока всё не было. Он сердито принёс домой черепаху, швырнул её на колоду для рубки мяса. Поднял нож и начал рубить, рубил до тех пор, пока не разрубил на множество кусочков. Потом продолжил рубить. Тюк-тюк-тюк. Он уже рубил колоду, которую разрубить было невозможно. Ли Юньфан увидела это и поняла — черепаха была очень дорогой.

Мать сказала: колода мне ещё нужна!

Эрминь тоже была потрясена.

— У твоей жены нет молока, что ты злость на черепахе вымещаешь? Она тебя трогала? Задевала? Зачем ты её так изрубил на мелкие кусочки?

— Знаешь, сколько стоит цзинь?

— Сколько бы ни стоил, ты что, не слышал, что у черепахи едят только мясо?

— А я и панцирь съем!

— И что тут за экономия?

— Жаль, у неё нет шерсти, а то бы я и шерсть съел!

— Люди понимающие знают, что ты рубишь черепаху, а вот не понимающие решат, что ты жену свою рубишь. Ведь у неё всего лишь нет молока. Ты зарубил черепаху, так и она молока не даст. Черепаха это черепаха. Завтра я племяннику куплю американскую смесь, да, дороговато, но кто ж виноват, что ему, бедняге, досталась безмолочная.

— Эрминь, не выступай!

Ли Юньфан, лёжа на кровати, думала: да, с этой семьёй нелегко сладить.

Чжан Даминь перестал рубить, он собрался с силами. Мать сказала: хватит рубить, ты уже и колоду всю в щепки порубил. Эрминь скрылась в комнате, но продолжала говорить, всё ворчала и ворчала без умолку.

— Вот-вот! Целый день — рыба, рыба, сколько карася она съела? Ты нашей матери покупал рыбу? Мать полгода рыбы не ела! А теперь черепаха! Она теперь царица! Раз ты такой внимательный, то, покупая вкусные вещи, подумай о матери, она важнее всех! Это я выступаю? Я просто не могу на такое смотреть!

Чжан Даминь лишился дара речи. Он посмотрел на нож, ему хотелось поднять его и полоснуть себя по загривку. В голове помутилось, и он опять начал говорить бред.

— У матери молока нет!

— Но ведь это же мама!

— Я в прошлом месяце покупал рыбу.

— Это была не рыба!

— Рыба! Рыба-сабля!

— Да, чуть шире ремешка для часов!

— Так это и есть рыба-сабля!

— А ещё она воняла!

— Не наговаривай! У меня денег мало!

— А на черепаху хватило!

— Эрминь, ты издеваешься!

— Это твоя жена издевается!

Мать сказала: а ну, оба заткнитесь!

Чжан Даминь и его сестра Эрминь и не собирались затыкаться. Чжан Даминь заметил, что сестра становится всё более странной. Он разгорячился. Он знал, что нужно сказать.

— Эрминь, ты ведь завидуешь Юньфан. Ты с детства её ненавидишь, до сих пор ненавидишь. Ненавидишь так, что у тебя клыки выступают. В детстве Юньфан называли красавицей, а тебя уродиной, ты плакала из-за этого. А чего плакать? От слёз верхние веки распухли, и эта припухлость до сих пор не спала. Да, у неё ноги длиннее, а у тебя короче, ну что? Длинные, короткие… всё равно на работу все на велосипедах ездим? Она ездит на велосипеде номер двадцать восемь, а тебе двадцать шесть великоват, ездишь на двадцать четвёртом, были бы ноги ещё короче, ездила бы на двадцать втором, ну и что? У тебя рот побольше, у неё поменьше, и что такого страшного? У неё рот маленький, есть трудно. На меня рассердится, хочет укусить, а рот как следует не открыть. Не то что ты! Можешь мою голову заглотить разом. Это она должна завидовать тебе, так ведь? У тебя волосы светлее, чем у неё, меньше, чем у неё. Были бы ещё более светлыми и редкими, всё равно никто не назвал бы тебя облезлым веником…

Мать сказала: заткни свой грязный рот!

Эрминь бросилась на кровать и зарыдала в голос.

Чжан Даминь, слушая её плач, как будто вернулся в детство, в давно минувшие, беспечные, славные годы.

— Эрминь, будешь ещё издеваться?

— Так тебе и надо! Нет молока у жены — так и надо!

— Эрминь, так смесь-то ты купишь?

— Нет денег — сам заслужил! Это воздаяние!

— Эрминь, ты не покупай смесь. Если ты посмеешь купить, мы не посмеем её использовать. Я боюсь, что ты в неё подмешаешь крысиный яд!

Эрминь зарыдала ещё более горько. Мать сказала: сын, ты — негодяй, говоришь то, что ни в какие ворота не лезет! Чжан Даминь повесил голову, держа в руках нож, уставился на мелко нарубленную черепаху. Дыхание его стало более грубым, взволнованным, как будто он собирался прямо перед матерью перерезать себе горло или вспороть живот, чтоб выразить свои чувства. И пусть мать сама увидит его беззаветно преданное сердце и нежную любовь.