Папарацци

Каждое утро видел ее зубную щетку в ванной и злость накатывала с новой силой. За то, что она такая принципиальная, упрямая. И за то, что не стучит в мою дверь с виноватым видом. Но девять дней без секса и пара бокалов виски сделали своё дело. Странно, но я не чувствовал, что унижаюсь, прося у нее прощение, сам толком не понимая за что именно. Каким-то образом ей удалось обернуть жалостливое и унизительное примирение в маленькую интимную исповедь.

Что не позволить, а что простить…

Господи, у меня столько грехов! Простит ли она их? Особенно она… Черт, я тоже, похоже, перепил, если вижу подтекст в этой нелепой песне! Она не может знать.

Но и про клуб не должна была узнать. Я до сих пор не представлял, как докопалась до этого. Строгая конфиденциальность, никакой утечки информации быть не могло. Каждый подписывал соглашение о неразглашении, включая персонал. Ни один клиент в здравом уме не стал бы болтать: открыв рот, они сами себя потопили бы. Кто? Кто эта крыса? Не могу спросить саму Вику — не хочу снова с ней ссориться. А это неизбежно: она вспыльчивая и упрямая, а я вынужден защищать ту чертову суку! Дрянь превратила мою жизнь в ад, а Вика как глоток свободы в бесконечном море лжи.

Ну где ты был,

Ну обними меня скорей!

Где ты была раньше?

Поймал танцующую на диване Вику, и она, не устояв на мягких подушках, упала мне прямо в объятия.

— А теперь гитарное соло, — припев закончился и музыка перешла в короткий проигрыш.

— У тебя талант, — любовался блеском ее глаз, — тебе случайно не нужен продюсер?

— Я слышала, там всё через постель, — тихо прошептала.

— По-разному, — авторитетно подтвердил, — но тебе точно придется согревать мою.

— Я не против, — всё так же шепотом.

Когда я отметил эту странность, понял, что за маленьким представлением наблюдал ни я один. Часть “сытых тюленей” все-таки приползла на звуки, толпясь у двери.

— Молодец, Вика, у тебя сто баллов! — раздались поздравления.

— Я пою великолепно! — указала Вика на надпись на экране. — А караоке не может лгать!

Ну да, он ведь не запрограммирован так, что чем громче голосишь в микрофон, тем больше баллов получаешь в конце. Но это мало кого интересовало: теперь каждый хотел что-нибудь спеть. Вику снова “отняли” мои любящие родственники. А я уже устал от этого балагана, хотел вернуться в свою тихую пустую квартиру. По-детски я ревновал, не желая делить ее внимание ни с кем. Она моя, почему они все крутятся вокруг нее? Желая хоть немного тишины и виски, пошел к праздничному столу и застал там отца. Он закинул пару таблеток в рот и запил их водой из бокала.

— Отец? — он обернулся и спешно спрятал пузырек с таблетками в карман. — Всё в порядке?

— Да, — натянуто улыбнулся, заставляя волноваться. — Ерунда, изжога замучила. Бывает.

— После такого-то застолья это не удивительно, — тревога отступила. От его шуток про смерть у меня уже паранойя.

— Видишь, она согласилась, — резко сменил тему, — а ты говорил откажет.

Я на само деле не собирался ее звать, но потом понял, что в горло шампанское не полезет, когда Вика где-то там одна во всем мире. Пригласить ее — простое человеческое сострадание. А вот почему она согласилась оставалось загадкой.

— Наверное, просто повезло, — выдвинул шутливое предположение, — или луна была в другой фазе.

— Конечно, — уже привычным жестом похлопал по плечу. — Матери она понравилась, можешь быть спокоен. Она дала ей свою самую высокую оценку: наша.

Мать непонятным мне образом делила людей на наших и не наших. Например, после знакомств с Ритой она сразу окрестила ее нашей. Увидев впервые внука, тоже объявила, что он нашей породы. Как будто коннозаводчик с особо ценной породой. Говорил Вике, что семейка с приветом, а не поверила. Но после сегодняшнего дня, думаю, убедилась в этом сама. И я не знал, как сдержать смех, когда провожая нас домой, ей вручили коробку с фирменным печеньем: призовая лошадь получила свой сахарок.

Вика всю дорогу не выпускала жестяную банку, украшенную новогодними узорами. В какой-то момент сняла крышку и, тоскливо глядя в окно машины, захрустела печеньем. А потом я дал по тормозам и чуть мы чуть не слетели с дороги прямиком в снежный сугроб, потому что Вика начала рыдать.

— Что!? — я был в панике. — Что такое? — пытался вспомнить как оказывать первую помощь при…

— Печенье, — громко всхлипывала, — оно, и правда, очень вкусное, — и продолжала есть проклятое печенье, заливаясь слезами.

— Какое, нах**, печенье?! — вырвал жестянку и бросил на заднее сидение. — Что происходит? Это из-за моей семьи? — гадал, не представляя, из-за чего можно так убиваться. — Они чем-то обидели тебя? Я предупреждал, что они “оторви и выбрось”.

— Нет, — утирала мокрое лицо. — У тебя чудесная семья. Все такие приветливые и внимательные.

— Тогда в чем дело? — я исчерпал все варианты.