Папийон

— Не надо. Я поеду в пустой лодке, а потом вернусь за Клозио. Пусть сидит и сторожит вещи,

— Это невозможно. Сам ты никогда не найдешь это место, даже средь бела дня. Тем более что днем по реке плыть ни в коем случае нельзя. Вас продолжают разыскивать, так что об этом и думать нечего. На реке очень опасно.

Настал вечер. Он привел свое каноэ, и мы привязали его к нашей лодке. Клозио сел рядом с Бретонцем, занявшим место у руля. Матуретт расположился посередине, а я на носу. Мы медленно выплыли из зарослей и вошли в реку. Как раз начало темнеть. Вдали над морем, низко над горизонтом, висело огромное красно-коричневое солнце. Поразительное зрелище, настоящий фейерверк красок, более ярких, чем, казалось, могут существовать в природе, — краснее красного, желтее желтого, и все это смешалось самым фантастическим образом. Впереди, километрах в двадцати, мы различили залив — река, мерцающая то розовым, то серебром, величественно впадала в море.

Бретонец сказал:

— Отлив кончается. Через час начнется прилив. Мы используем его, чтобы подняться вверх по Марони, течение само понесет лодку, и мы скоро достигнем острова.

Внезапно тьма накрыла землю.

— Вперед! — скомандовал Бретонец. — Гребите сильнее, нам надо выплыть на середину. И не курить!

Весла врезались в воду, и мы довольно быстро пересекли поток. Мы с Бретонцем гребли достаточно ровно и мощно, Матуретт тоже не плошал. И чем ближе к середине реки, тем сильнее ощущалось, как подталкивает нас течение. Вот мы уже заскользили по воде легко и быстро. Течение набирало силу каждые полчаса, и нас несло все стремительней. Часов через шесть мы подошли совсем близко к острову и взяли курс прямо на него — темную сплошную полосу прямо посередине реки. Ночь была не очень темная, но увидеть нас с этого расстояния было практически невозможно, тем более что над водой поднимался туман. Мы подошли еще ближе. Когда очертания скал стали совсем отчетливы. Бретонец торопливо пересел в свое каноэ и отплыл, пробормотав:

— Удачи вам, ребята!

— Спасибо!

— Да ладно, чего там...

Нас несло прямо на остров. Я судорожно пытался выровнять лодку, но это не удавалось, течением нас несло прямо в заросли. Мы врезались в них с такой силой, что, если бы угодили в скалу, а не в листья и ветки, лодка бы непременно разбилась вдребезги и мы потеряли бы все наши припасы. Матуретт спрыгнул в воду и начал толкать лодку под сплошной навес растительности. Он толкал и толкал, и наконец мы остановились и, привязали лодку к ветке. Хлебнув немного рому, я вышел на берег один, оставив товарищей ждать.

Я шел, держа в руке компас. Обломил по дороге несколько веток и привязал к ним тряпичные полоски, специально с этой целью заготовленные из куска мешковины. Наконец впереди просветлело, и внезапно я увидел три хижины и услышал голоса. Я направился туда, не зная, как дать о себе знать. Подумав, что будет лучше, если они меня сами заметят, я решил закурить. В ту же секунду, как я чиркнул спичкой, откуда-то с лаем выскочила маленькая собачонка и запрыгала, стараясь вцепиться мне в ногу. «Не дай Бог, прокаженная, — подумал я. — Впрочем, что за глупости, у собак не бывает проказы».

— Кто там? Марсель, это ты?

— Я беглый.

— Чего ты тут потерял? Хочешь спереть что-нибудь? У нас нет ничего лишнего.

— Да нет. Мне нужна ваша помощь.

— За так или за бабки?

— Заткни пасть, Кукушка! — из хижины показались четыре тени. — Иди сюда, браток, только медленно. Держу пари, ты тот самый тип с ружьем. Если пришел с ним, клади на землю. Здесь тебе нечего бояться.

— Да, это я. Только никакого ружья у меня нет.

Я шагнул вперед и вскоре приблизился к ним. Было темно, и лиц я не различал. И, как полный дурак, протянул им руку. Но только ее никто не взял. Лишь чуть позже до меня дошло, каким неверным с моей стороны был этот жест. Они не хотели заражать меня.

— Идем в хижину, — сказал Кукушка. Хижину освещала масляная лампа, стоявшая на столе. — Садись.

Я сел на плетеный табурет. Кукушка зажег еще три лампы и одну поставил на стол прямо передо мной. Дым от фитиля тошнотворно вонял кокосовым маслом. Я сидел, остальные пятеро стояли. Я все еще толком не различал их лиц. Только мое было освещено, чего, собственно, они и добивались. Тот же голос, что приказал Кукушке заткнуться, произнес:

— Эй, Угорь, ступай в дом и спроси, вести его туда или нет. И не тяни с ответом. Особенно если Туссен скажет «да». Выпивки у нас тут нет, приятель. Вот разве что сырое яичко. — И он подтолкнул ко мне корзину, полную яиц.

— Нет, спасибо.