Папийон

Свет вырубился. Мы взялись за прутья. Они поддались минуть через десять. Из камеры мы вышли в темных брюках и рубашках. Тут же к нам присоединился колумбиец. Он вообще был голый, если не считать черных плавок. Добравшись до стены, я по прутьям вскарабкался на ворота, влез на козырек и забросил на стену крючок с трехметровой веревкой. Через три минуты я оказался уже наверху, причем без малейшего шума. Растянувшись на животе, я ждал Клозио. Ночь была темная — хоть глаз выколи. Внезапно я увидел, вернее, почувствовал, что снизу появилась рука. Я ухватил ее и стал тянуть. И вдруг раздался страшный треск — это Клозио, пролезая между козырьком и стеной, зацепился брюками за какую-то железяку. Я затих как мышка. Шум прекратился, и я снова попытался помочь Клозио, надеясь, что он высвободился, и наконец, просто на руках втянул его на стену. Раздались выстрелы — но не нашего охранника, конечно. Сбитые с толку, мы в спешке соскочили на улицу не в том месте. В результате Клозио сломал ту же самую ногу. Я тоже не мог подняться — обе ноги оказались сломаны в ступнях. Что касается колумбийца, то он выбил себе коленную чашечку.

Стрельба выгнала охрану на улицу. Нас окружили часовые, направив на нас ружья, а я сидел в круге света от мощного ручного фонаря и плакал от бессильной ярости. К тому же охранники никак не верили, что я не могу подняться. И так, подгоняемый ударами прикладов, я на коленях вполз в тюрьму. Клозио прыгал на одной ноге, так же передвигался и колумбиец. От удара прикладом из раны на голове у меня сочилась кровь.

Стрельба разбудила дона Грегорио, к счастью для нас, спавшего в эту ночь у себя в кабинете, на дежурстве. Если бы не он, то мерзавцы наверняка прикончили бы нас прикладами. Причем колотил злее всех тот самый охранник, которого я подкупил. Дон Грегорио положил конец избиению и даже пригрозил отдать под суд того, кто нанес нам серьезные увечья. Эти магические слова словно лишили негодяев силы.

На следующий день ногу Клозио загипсовали в больнице, костоправ вправил колумбийцу колено и перевязал. За ночь лодыжки мои распухли и стали размером с голову, к тому же они были черно-красного цвета от кровоизлияния, и врач по три раза на дню прикладывал к ним пиявок. Насосавшись крови, эти твари отпадали сами, и их помещали в уксус, который, оказывается, производил на них животворное воздействие. На голову было наложено шесть швов. Меня пришел навестить Жозеф вместе со своей женой Ани. Оказывается сержант и три охранника являлись каждый в отдельности за своей долей из половинок банкнот. Ани спросила, что ей делать. Я посоветовал заплатить, так как они сдержали слово, и провал побега — не их вина.

Недели через две опухоль на ногах спала наполовину и меня направили на рентген. Сломанными оказались две пяточные кости. Я был обречен на плоскостопие до конца жизни.

В газете за 12 октября я прочитал, что пароход придет за нами в конце месяца. Назывался он «Мана». Итак у нас оставалось всего восемнадцать дней, и надо было разыграть последнюю карту. Но какую тут, к дьяволу, карту разыграешь со сломанными ногами?

Жозеф был в отчаянии. Вся Французская колония скорбела о моей судьбе.

Наутро 13 октября, снедаемый страхом, я сидел и смотрел на пузырек с кристаллами пикриновой кислоты, после принятия которой появляются все симптомы желтухи. Если я приму ее и меня положат в больницу, выбраться оттуда будет куда легче с помощью Жозефа. На следующий день, четырнадцатого, я стал желтее, чем лимон. Дон Грегорио явился во двор взглянуть на меня. Я, лежа в тени и выставив ноги на солнышко, сразу взял быка за рога:

— Отправьте меня в больницу и сразу получите десять тысяч!

— Француз, я постараюсь. И не из-за десяти тысяч, нет! Мне больно видеть, как ты отчаянно борешься за свою свободу, и все напрасно. Но вряд ли они согласятся держать тебя там после этой статьи в газете. Вот чего я опасаюсь…

Через час врач направил меня в больницу. Из «скорой помощи» меня вынесли на носилках, и после тщательного обследования и анализа мочи ровно через два часа снова отослали в тюрьму, даже не сняв с этих самых носилок.

19 октября, четверг. Меня пришла навестить жена Жозефа Ани. Она принесла сигареты, пирожные, конфеты, но что гораздо важнее — подсказала мне идею.

— Папийон, дорогой! Ты сделал все возможное и невозможное, чтобы выйти на свободу. Но судьба обошлась с тобой так жестоко! Единственное, что тебе остается, — это взорвать эту тюрьму к чертовой матери!

— А почему бы и нет?! Почему бы действительно не взорвать эту старую тюрьму? Вот будет радость колумбийцам! Ведь им придется строить новую, где, надеюсь, будут соблюдены все санитарные нормы.

На прощание я сказал Ани:

— Пусть Жозеф зайдет ко мне в воскресенье. В воскресенье, 22-го, Жозеф был у меня.

— Послушай, переверни все вверх дном, но вынь да положь мне динамитную шашку, детонатор и бикфордов шнур. К четвергу! А я к этому времени раздобуду дрель и сверла.

— Зачем это все?