Папина дочка

Я поднялась и села, до дрожи стиснув губы. Руки ожесточённо сжимали постель. Кожа побелела, обтягивая костяшки пальцев. Меня трясло от ярости, застилавшей сознание. Если бы я только могла противостоять ему, если бы имела возможность противопоставить хоть что-нибудь!

В бессилии так и подмывало сделать что-то назло, какую-нибудь откровенную пакость. Причём исключительно для того, чтобы заставить его всего на миг задуматься о безосновательности, циничности собственной деспотичности. Увы, я была не настолько коварным созданием, чтобы сейчас с ходу в пылу придумать что-либо в таком роде, пускай даже самую малость.

От эмоционального напряжения захотелось курить.

«Какая теперь, к чёрту, разница!» – я расплылась в ядовитой ухмылке и достала из тумбочки новую пачку, нервно распаковала её и сунула в рот сигарету. Подошла к окну, замешкав всего лишь на мгновение.

«Быть может, не стоит вести себя столь опрометчиво? Быть может, всё ещё наладится? – промелькнула предательская мысль, но тут же утонула в водовороте гнева. – С ним? Никогда! Никогда в этом доме не будет лада!»

Я, кажется, даже начала понимать мать, почему та ушла. Но она сдалась слишком быстро, ибо мне достался куда более отвратительный вариант, чем ей. Отец хоть и прежде был занудой, но до этого, как минимум, никогда так не пил… и не дрался.

«Вот заберу Кати, и уйдём от него. Оставим подыхать одного в старости!»

С третьей попытки, изнывая от нетерпения и попутно проклиная собственную неловкость, я, наконец, прикурила сигарету.

«Лита, дурочка, очнись! А на что ты будешь жить?»

«Я найду работу».

«Да кто тебя возьмёт, и что ты вообще умеешь делать?»

«Что-нибудь придумаю».

«Что ты можешь придумать? Собой торговать?»

«Да пошла ты!»

«Сама пошла!»

– Лита, твою мать, ты опять куришь? – отец принялся ломиться в запертую дверь. – Ты так ничего и не поняла, паршивка?

Он колотил с такой силой, что, казалось, дверь вот-вот слетит с петель.

Сердце судорожно сжалось. Адреналин ударил в виски. Недолго думая, я покрепче зажала сигарету зубами, перекинула ноги через подоконник и, придерживаясь за опасно скрипевшую под тяжестью тела раму, принялась поспешно карабкаться наружу. Ноги почувствовали узкий край решётки окна снизу, я перевела дыхание и продолжила спуск. Глаза застилала пелена ярости и отчаяния. Это придавало смелости и сил, но в итоге я всё-таки сорвалась и, не издав ни звука, полетела вниз. Только при падении воздух шумно вырвался из лёгких. Сигарета кувыркнулась в потоке воздуха и упала в траву возле левого уха. Благо, всего второй этаж. По-моему, я ничего существенно не ушибла, однако тогда даже перелом вряд ли остановил бы меня.

По городу я бродила недолго. Слишком быстро морозная ночь загнала меня на знакомую территорию. Я сидела на вкопанной в землю покрышке, поджав ноги к груди. Самым худшим было даже не то, что я не догадалась прихватить что-нибудь потеплее из одежды, а то, что ушла босиком. Сколько ни пыталась согреть пальцы на ногах, они окончательно окоченели, настолько, что я перестала чувствовать их.

Гнев истлел. Его сменил страх. Страх от осознания собственного поступка. Мир распахнул передо мной безмерную пасть приволья с жадно поблескивавшими клыками безысходности. Он ужасал безжалостностью, словно безучастием хищника к судьбе загнанной жертвы.

Сигареты больше не помогали бороться с роковыми предчувствиями. Кроме того, чтобы плакать, делать было совершенно нечего, но я уже истратила месячный запас слёз, окончательно продрогла и теперь остекленевшим взглядом беспомощно глядела ввысь.

Безумно глубокое иссиня-чёрное небо завораживало, однако величие на сей раз не столько влекло, сколько угнетало. Среди звёздной бесконечности парило безотрадное одиночество. Не в силах терпеть его, я уставилась в землю и тут же представила себя малой песчинкой на берегу океана, который словно застыл перед тем, как обрушиться сокрушительной волной. Волной, которая с лёгкостью сметёт меня в тёмную холодную пучину – прочь от света и тепла, прочь от всего, чем я жила прежде.

Я поднялась, размяла затёкшие ноги, тяжело вздохнула и пошла. Следовало признать своё поражение. Что же, я – пустое место, ничто, ничтожество.

«Как жаль, Лита, как жаль…»

В этот момент неожиданно стало понятно, что я ни за что не вернусь, пускай даже умру на проклятом школьном дворе. Что-то физически ощутимое мешало мне сдаться, покориться воле отца. Возможно, впервые я по-настоящему ощутила Себя. Это было странное, щекочущее чувство.

Увы, оно длилось всего мгновение…

Я вернулась обратно, села, снова встала. Отчаянно взмахнула руками. Меня затрясло. Я едва не завопила от безысходности, но идти было откровенно некуда, а оставаться – невыносимо.

«Почему же некуда? – вдруг проснулся иезуитский внутренний голосок. – Где-то неподалёку, если не изменяет память, сегодня «отменная вечеринка намечается», не так ли?»

«Но я же обещала Кати…»

«Ты её уже предала! Ты ничем не лучше своей матери. Ты бросила свою маленькую сестрёнку, и потому неважно, как низко падать теперь».

«Всё равно это неправильно! Тем более, я не хочу к ним».