Папина жизнь

Билли сверлил меня взглядом. Я сверлил его.

— Почему? Почему Крис не мой папа? Ведь ты же мой папа?

— Ну да.

— А Крис почему тоже не может быть папа?

— Боже мой, Билли. Потому что он не папа, и все! Понятно?

Что-то умерло во мне с этими словами. И умирало еще несколько дней.

Билли приложил палец к подбородку, чтобы легче думалось.

— Но, пап…

Ясно, что скоро за ним вернется его космический корабль. Забрал же он Инопланетянина у Спилберга.

— Билли! — перебил я.

— Что, пап?

— А хочешь быть малышом?

— Да! Уа-уа!

— Не хочет ли малыш попить?

— Да, попить кока-колы, уа-уа!

— Моему малышу — все, что угодно.

Октябрь возвестил начало обратного отсчета; у меня в разговоре сплошняком пошли акушерки и детские кроватки, а в мыслях царили срыгивания на плечо. Мы с Кенни сходили на футбол, и я взял с собой Джеда. Сезон проходил под знаком Кристал-Паласа — те же долгие заурядные периоды с теми же кризисами и ложными надеждами. Джед собрал себе обед в специальной коробке. Больше всего ему понравилось обрезать сэндвичи так, чтобы они точнехонько вошли в коробку. Он не был большим любителем футбола, но я решил, что, с точки зрения социального воспитания, полезно показать ему толпу настоящих фанатиков, беснующихся на стадионе. Вот такое существо сидело рядом с нами весь первый тайм.

— В жопу судью! В жопу!

Я постучал его по плечу:

— Эй, друг, ты полегче, ладно? Тут у нас ребенок сидит.

«Друг» обернулся ко мне и прочувствованно вопросил:

— Ну что ж такое, почему мне радоваться не дают!

Кенни на стадионе очень понравилось. Он там полностью удовлетворил любовь к трагикомедии.

— Желтая карточка! Козел! Судья — козел!

Свисток возвестил перерыв. Кенни упал в кресло, весь исходя обидой. Джед уснул.

— Кенни, — позвал я, — хочешь пирожное?

Кенни с надеждой обратил взор на Джедову коробку.

— У него там есть пирожное?

— Да. Но сначала один вопрос.

— Вперед.

— Слыхал что-нибудь о Братстве Мужественных Мужчин?

— Ты шутишь, — сказал он.

— Стал бы я про такое шутить!

Кенни нахмурился.

— Это такие, которые ходят друг перед другом нагишом, играют в жмурки, сидят кружком, дрочат и потом еще всем объясняют, что не голубые?

— Ну, на сайте у них про это ничего не говорится.

— Ты меня удивляешь. А зачем тебе?

— Они устраивают какой-то слет в Сан-Франциско, и туда едет Пиллок.

— А братцы Трэйси? — сосредоточенно поинтересовался Кенни.

— Кто?

— Ну, из «Грозовых птичек»^[16]. Они поедут? Вот уж кто голубые, знаешь ли — и Скотт, и Вирджил, и малыш Гордон. У них отец в отчаянии.

— Не все, — возразил я. — Алан всюду тискается с очаровашкой Тинтин.

— Да она чайка, — фыркнул Кенни. — Сразу видно. Собачья жизнь у них на Трэйси-айленде: за три-девять морей от Эмберкомби и Фитча, и ни одной дискотеки вокруг. Ты представь только, каково там Джону, на спутнике, одному круглые сутки, без людей, с одними только гигантскими платочками и пасьянсом…

— Слушай, Кенни, — перебил я, — у него там на этом мужественном слете назначен доклад про Отцов Земли и духовную связь между мужчинами и мальчиками, или что-то еще в таком духе. Этот ублюдок, кажется, думает, что он отец всех на свете и моих мальчиков в том числе.

Тут до Кенни наконец дошло, что я не дурака валяю.

— Приду домой, слажу на их сайт, и Ротвелла тоже попрошу поглядеть. Он, может, знает больше моего, он жил одно время в Сан-Франциско.

— Спасибо, Кенни. Ты настоящий друг.

— И ты тоже, Джо. Хотя про пирожное ты, кажется, наврал.

Глава 17

Что я не умею.

Не умею: Чудо рождения.

Не умею: Дыши, милая, дыши, теперь давай потужимся.

Не умею: Ну, ребята, это было самое потрясающее впечатление в моей жизни!

Что я умею.

Умею: Хоть бы поскорее закончилось!

Умею: Ребенок умрет!

Умею: Она же умрет!

Умею: Я сейчас упаду и тоже умру!

Анджела, однако, держалась молодцом.

— Ничего, ты же не Джордж Клуни.

— Ты хочешь сказать, что Джордж Клуни — это не я?

Мы лежали в постели и готовились к предстоящему событию, которое уже надвигалось.

— Козимо? — предлагала Анджела. — Крайтон? Криспин? Курт?

— Горация? — в свою очередь выступал я. — Гортензия? Гульда? Гиацинта?

Мы еще даже не знали пола дитяти. Родители у него приличные люди, вот и оно на ультразвуках скромненько сжимало ножки.

— Ванда? — читала она. — Валетта? Вашти? Вероника?

— Мильтон? — сонно ронял я. — Меррил, Мунго, Мерв?

Книжки с именами валялись у нас в спальне, в туалете и в машине. На холодильнике висели списки наиболее подходящих возможных прозваний. Еще нам все подсказывали, включая детей.

— Трогсузл! — кричал Билли.

— Джерри, — предлагал Джед.

— Мне нравится «Лукреция», — объявила Глория.

— Лукреция? — переспросил я. — А почему не Круэлла или Мортиша?

— Пап, не смешно, — сказала Глория и гордо вышла.

— И правда не смешно, Джо, — поддержала ее Анджела.

Не смешно, согласен.

Позже, в постели, Анджела села рядом со мной, обнаженная по пояс. На животе у нее лежала Шейла Китцингер^[17].

— А ты знаешь, что я буду раскрываться, как цветок, и что груди мои будут исходить молоком? Не просто наполнятся, а изойдут!

— Ну, в общем, да, я даже слышал, как мальчишки на днях это обсуждали.